Прибалтийско финские заимствования в древнерусском языке. Определение термина "прибалтийско-финские языки". Эстонская мифология и мифы прибалтийско-финских народов

Письменность на основе латинского алфавита имеют финский и эстонский языки.

ПРИБАЛТИ́ЙСКО-ФИ́НСКИЕ ЯЗЫКИ́, под-груп-па фин-но-волж-ских язы-ков . Рас-про-стра-не-ны в Фин-лян-дии , Эс-то-нии , Лат-вии, РФ. Об-щее чис-ло го-во-ря-щих ок. 6,1 млн. чел. (2013, оцен-ка).

П.-ф. я. де-лят-ся на се-вер-ные (фин-ский язык , вепс-ский язык и ) и юж-ные (эс-тон-ский язык , и ).

Осо-бен-ность во-ка-лиз-ма П.-ф. я. - про-ти-во-пос-тав-лен-ность глас-ных по дол-го-те-крат-ко-сти. Ха-рак-тер-но оби-лие ди-ф-тон-гов . В фин., ка-рел., вод-ском и ижор-ском язы-ках со-хра-ня-ет-ся гар-мо-ния глас-ных по ря-ду (см. Син-гар-мо-низм ). Уда-ре-ние на 1-м сло-ге. Кон-со-нан-тиз-му свой-ст-вен-на про-ти-во-пос-тав-лен-ность оди-ноч-ных и ге-ми-ни-ро-ван-ных (см. Ге-ми-на-ты ) со-глас-ных. Фо-но-ло-гич. оп-по-зи-ция со-глас-ных по глу-хо-сти-звон-ко-сти в б. ч. язы-ков раз-ви-та сла-бо.

Ха-рак-тер-ны слож-ные мор-фо-но-ло-гич. че-ре-до-ва-ния . Во всех язы-ках, кро-ме вепс-ско-го, рас-про-стра-не-но ка-че-ст-вен-ное и ко-ли-че-ст-вен-ное че-ре-до-ва-ние сту-пе-ней со-глас-ных - в про-шлом фо-но-ло-ги-че-ское, ны-не мор-фо-но-ло-ги-че-ское: в ис-то-ри-че-ски от-кры-тых сло-гах со-глас-ные вы-сту-па-ют в силь-ной сту-пе-ни, в ис-то-ри-че-ски за-кры-тых - в сла-бой.

В це-лом со-хра-ня-ет-ся агг-лю-ти-на-ция : ал-ло-мор-фи-че-ское варь-и-ро-ва-ние грам-ма-тич. по-ка-за-те-лей - кон-тек-ст-но-ва-риа-тив-ное, обу-слов-ле-но гар-мо-ни-ей глас-ных в тех язы-ках, где она ещё ос-та-ёт-ся. В име-нах па-деж и чис-ло вы-ра-жа-ют-ся раз-ны-ми по-ка-за-те-ля-ми, для имён (су-ще-ст-ви-тель-ных, при-ла-га-тель-ных и чис-ли-тель-ных) па-деж-ные и чи-сло-вые по-ка-за-те-ли оди-на-ко-вы. В гла-го-лах на-кло-не-ние, вре-мя и ли-цо-чис-ло вы-ра-жа-ют-ся б. ч. не-ку-му-ля-тив-но. Тем не ме-нее из-за ис-то-рич. от-па-де-ния не-ко-то-рых аф-фик-сов мор-фо-но-ло-гич. че-ре-до-ва-ния в ос-но-ве ста-ли един-ст-вен-ным спо-со-бом раз-ли-че-ния грам-ма-ти-че-ских форм , как имен-ных, так и гла-голь-ных.

Осо-бен-ность мор-фо-ло-гии - боль-шое ко-ли-че-ст-во па-де-жей за счёт вы-ра-же-ния ими про-стран-ст-вен-ных зна-че-ний. Но-ми-на-тив не име-ет спец. по-ка-за-те-ля. Есть осо-бый па-деж - пар-ти-тив. В не-ко-то-рых диа-лек-тах об-ра-зу-ют-ся но-вые па-де-жи при слия-нии быв. по-сле-ло-гов с па-деж-ны-ми по-ка-за-те-ля-ми. Мно-го по-сле-ло-гов, не-мно-го-числ. пред-ло-ги име-ют позд-нее про-ис-хо-ж-де-ние. По-сес-сив-ность хо-ро-шо со-хра-ня-ет-ся толь-ко в фин. яз., в ос-таль-ных язы-ках она ли-бо ис-че-за-ет, ли-бо ут-ра-че-на. При-ла-га-тель-ные в ат-ри-бу-тив-ной функ-ции со-гла-су-ют-ся с су-ще-ст-ви-тель-ны-ми.

В гла-го-ле во всех язы-ках со-хра-ня-ют-ся на-кло-не-ния : ин-ди-ка-тив, им-пе-ра-тив и кон-ди-цио-на-лис, в фин., ка-рел. и вепс-ском язы-ках в раз-ной сте-пе-ни - по-тен-циа-лис. В эст. и лив-ском язы-ках грам-ма-ти-че-ски вы-ра-жа-ет-ся эви-ден-ци-аль-ность (кво-та-тив). Фор-мы наст.-буд. вре-ме-ни и им-пер-фек-та об-ра-зу-ют-ся син-те-ти-че-ски, пер-фек-та и плю-ск-вам-пер-фек-та - ана-ли-ти-че-ски (см. Ана-ли-тизм в язы-ко-зна-нии, Син-те-тизм ). В не-ко-то-рых язы-ках раз-ви-лось ана-ли-тич. буд. вре-мя. Су-ще-ст-ву-ют спец. фор-мы им-пер-со-наль-но-го пас-си-ва . В ка-рель-ском и вепс-ском язы-ках раз-ви-лось воз-врат-ное спря-же-ние. От-ри-ца-ние вы-ра-жа-ет-ся с по-мо-щью от-ри-цат. гла-го-ла, имею-ще-го в раз-ных язы-ках разл. на-бор временны́х форм. Мно-го от-гла-голь-ных имён, имею-щих де-фект-ные па-ра-диг-мы .

Сло-во-об-ра-зо-ва-ние гл. обр. суф-фик-саль-ное и пу-тём сло-во-сло-же-ния ; в лив-ском яз. поя-ви-лись при-став-ки под влия-ни-ем ла-тыш. язы-ка.

В син-так-си-се в раз-ных язы-ках в разл. сте-пе-ни со-хра-ня-ют-ся не-ко-то-рые ис-кон-ные по-ли-пре-ди-ка-тив-ные (имею-щие в сво-ём со-ста-ве бо-лее од-ной пре-ди-ка-ции ) кон-ст-рук-ции, хо-тя в осн. они вы-тес-ня-ют-ся слож-ны-ми пред-ло-же-ния-ми ин-до-ев-ро-пей-ско-го ти-па.

В лек-си-ке древ-ние за-им-ст-во-ва-ния из бал-тий-ских язы-ков (тер-ми-ны зем-ле-де-лия, ско-то-вод-ст-ва, строи-тель-ст-ва, на-зва-ния час-тей те-ла), гер-ман-ских язы-ков (тер-ми-ны зем-ле-де-лия, ско-то-вод-ст-ва, ры-бо-лов-ст-ва, на-зва-ния ме-тал-лов, сло-ва, от-ра-жаю-щие об-ществ. от-но-ше-ния), древ-не-рус-ско-го язы-ка (сло-ва, от-но-ся-щие-ся к об-лас-ти зем-ле-де-лия, строи-тель-ст-ва, оде-ж-ды и тка-че-ст-ва, об-ществ. от-но-ше-ний и ре-ли-гии).

Пись-мен-ность (на лат. гра-фич. ос-но-ве) с 16 в. для фин. и эст. язы-ков, с 19 в. - для лив-ско-го, во-дский яз. не име-ет пись-мен-но-сти, ос-таль-ные - мла-до-пись-мен-ные язы-ки .

Лит.: Лаа-нест А. При-бал-тий-ско-фин-ские язы-ки // Ос-но-вы фин-но-угор-ско-го язы-ко-зна-ния: При-бал-тий-ско-фин-ские, са-ам-ские и мор-дов-ские язы-ки. М., 1975; он же. При-бал-тий-ско-фин-ские язы-ки // Язы-ки ми-ра: Ураль-ские язы-ки. М., 1993.

Прибалтийско-финская
Таксон:	подгруппа
Ареал:	Прибалтика
Число носителей:	7 млн Языки Евразии
Уральская семья Финно-угорская ветвь Финно-пермская подветвь Финно-волжская группа

Материал из Википедии

Прибалти́йско-фи́нские языки́ — одна из групп финно-волжских языков, распространённая на территории вокруг Балтийского моря. Финский и эстонский языки являются официальными в Финляндии и Эстонии. Саамские языки не входят в данную группу, а образуют свою собственную. Сходства между двумя группами объясняются их родством и интенсивными языковыми контактами.

К прибалтийско-финским языкам относятся:

• Северная подветвь
  • финский язык
    • квенский язык
    • меянкиели
  • ижорский язык
  • карельский язык
    • собственно-карельское наречие
      • северный диалект
      • южный диалект (включая тверские говоры)
    • ливвиковское наречие
    • людиковское наречие
  • вепсский язык
• Южная подветвь
  • водский язык
  • северноэстонский язык (собственно эстонский)
  • южноэстонский язык
    • выруские диалекты (включая диалект )
  • ливский язык

Что такое Прибалтийско-финские языки?

Прибалтийско-финские языки – это одна из ветвей финно-угорской семьи языков. Исконная территория распространения — Эстонская ССР, часть Латвийской ССР, Финляндия, Карел. АССР, Ленинградская обл. Топонимия прибалтийско-финских языков встречается восточнее Чудского оз. и в Архангельской обл. Общее число говорящих около 6 млн. чел., из них 98% — финны и эстонцы. Прибалтийско-финские языки делятся на 2 группы: северную, куда входят финский, карельский, вепсский, ижорский языки, и южную, куда входят водский, эстонский, ливский языки.

Имя имеет категории числа (ед. и мн. ч.), падежа (в большинстве прибалтийско-финских языках существительное имеет более 10 падежей), лично-притяжательности — выражение принадлежности предмета при помощи личных суффиксов, степеней сравнения. Глагол спрягается в трех лицах ед. и мн. ч. Имеет презенс, имперфект, перфект и плюсквамперфект; буд. время выражается презенсом и аналитическими формами. Есть изъявительное, условное, повелительное и возможностное наклонения. Имеется 2 инфинитива, активные и пассивные причастия наст, и прошедшее время, деепричастие. В прибалтийско-финских языках безличные формы имеют специальный показатель. Мн. наречия, а также послелоги и предлоги являются застывшими падежными формами имей. Отрицание выражается при помощи изменяющегося по лицам отрицат. глагола.

Новые слова образуются при помощи суффиксов, а также путем словосложения. Первый компонент сложных имен выступает в форме номинатива или генитива. В отличие от других финно-угорских языков, адъективное определение согласуется с определяемым существительным в падеже и числе. Определение всегда находится перед определяемым словом. Употребляется специфический падеж — партитив, которым могут быть выражены прямой объект, субъект, атрибут, предикатив. Употребляются сложносочиненные и сложноподчиненные предложения.

К древнейшим памятникам прибалтийско-финских языков относятся памятники 13 в. на эстонском (латиница) и карельском (кириллица) языках в виде отдельных фраз, личных имен и топонимов. В 16 в. изданы первые книги на финских и эстонских языках.

В 19 в. напечатаны первые книги на карельском (на основе русского алфавита) и ливском (на основе латинского алфавита) языках. В 1930-х гг. была создана письменность на основе латиницы для карелов Калинин. обл., вепсов и ижоров, впоследствии административно отмененная; с кои. 80-х гг. разрабатывается новый алфавит. Финский и эстонский языки имеют литературную форму. Карельский, вепсский и ижорский языки функционируют в бытовом общении; водский и ливский почти перестали выполнять и эту функцию.

Россия и Финляндия – соседи, и, как это часто бывает у соседей, без взаимного влияния друг на друга у двух стран не обошлось. В частности, это касается и языка. Процесс этот обоюдный: мы пользуемся финскими названиями городов и рек, а финны унаследовали от нас повседневную лексику. В финском языке много слов, смысл которых русский человек может понять без словаря.

Немного истории: взаимопроникновение культур

Лингвисты считают, что наибольшее количество заимствований в финский язык пришло из скандинавских и германских языков. Однако соседство с Россией тоже оставило свой след.

По словам кандидата педагогических наук, доцента кафедры межкультурной коммуникации Ольги Миловидовой, финно-угорские и славянские племена тесно взаимодействовали и ассимилировались еще в языческие времена. Во времена Ивана Грозного началось обрусение немногочисленных финно-угорских народов.

Историки отмечают, что в XVII веке на территории Финляндии появились первые поселения русских. Так, гид по городу Ловииса Валерия Кожарская рассказывает, что в 1606 году шведский король пожаловал новгородскому ротмистру Даниле Головачеву за хорошую службу имение в городе Ловииса (тогда – Дегебрю). Однако это был, скорее, единичный случай, а бурное освоение финских земель русскими купцами произошло уже в XIX веке.

Мощный толчок для проникновения русского языка в финское общество дало присоединение Финляндии к Российской империи в 1809 году. Этот исторический факт повлек активные перемещения жителей обеих стран и разных сословий в оба конца: в Петербург отправлялись финские рабочие и торговцы, в Суоми – русские труженики и купцы, в финских городах появилось много русских офицеров и солдат, а петербургская знать любила отдыхать на побережье Суоми, например, в самом южном городе страны Ханко. Да что там говорить, сам император Александр III любил порыбачить на собственной даче недалеко от города Котка.

Трудовой народ Суоми отправился на заработки в Петербург – как правило, это была торговая сфера и, как сейчас говорят, сфера обслуживания – финские женщины устраивались прачками, экономками, кухарками. В произведениях русских писателей XIX века, например, Достоевского, часто упоминались «чухонки» и «чухонцы», которые стали полноправными персонажами городских романов, – это слово произошло от названия финно-угорских племен «чудь».

Также, финны отправлялись в Петербург и окрестности на строительные и земледельческие работы. С присоединением Финляндии петербургская аристократия начала активно осваивать Карельский перешеек – там строились дачи.

Финские исследователи пишут о том, что бурное строительство дач имело катастрофические последствия в сельскохозяйственном и экономическом плане, так как земли не засевались, а использовались преимущественно для отдыха. Финны могли найти здесь только нетяжелую и невысоко оплачиваемую работу.

Русские мастеровые тоже открыли для себя Финляндию: они устраивались на валку деревьев на финских лесоповалах, работали на фермах и в строительстве.

Религия, труд и торговля с русскими обогатили финский язык

Физический труд простого люда обусловил лексику, которую усвоили финны. Ее происхождение можно поделить на несколько групп: слова, которые пришли в финский язык из православной религии – например, risti (крест), pappi (поп), tsasouna (часовня), слова, которые использовались в быту – piirakka (пирог), saapas (сапог), siisti (чистый), torakka (таракан). Лингвисты отмечают, что появление в финском языке таких слов, связанных с ручным трудом, как värttinä (веретено), kuontalo (кудель), palttina (полотно) говорит о том, что финны учились у русских ткацкому мастерству.

Обширный пласт представляет собой лексика из торговой сферы. Часто в Финляндию заезжали торговцы из России – в начале XIX века они приехали осваивать рынки Котки, Ловиисы, Хельсинки и, кроме товара, привезли с собой и словечки, связанные с торговлей. Например, lafka, turku и tory (от слова «торг» – площадь), määrä (мера), tavara (товар).

Уголовная лексика

Великое княжество Финляндское, просуществовавшее с 1809 до 1917 года, войдя в состав Российской империи, тем не менее, оставалось автономным: здесь действовали свои законы, отличные от российских, а имперская юрисдикция, соответственно, не распространялась на территорию Финляндии. Поэтому русским преступникам было удобно прятаться в Финляндии от закона. Именно этот контингент принес в Суоми специфическую лексику, а именно:

• Budka – камера в полицейском участке.
• Tyrmä – тюрьма.
• Voro – вор.
• Pohmelo – похмелье.
• Rospuutto – распутница.
• Lusia – образовано от слова «служить», но употребляется в значении «сидеть в тюрьме». Слово интересно тем, что зародилось именно в тюрьме, где сотрудники служат – находятся на службе. Но со временем оно трансформировалось в значение «сидеть в тюрьме». В Хельсинки на собеседовании при приеме на работу могут спросить: «Ootko (oletko) lusinu?», что означает – «Сидел ли в тюрьме, был ли судим?».

Слэнг городских пижонов и студентов

Лингвист из Финляндии, профессор Хейкки Паунонен, подсчитал, что только в Хельсинки прижилось 860 русских слов. Они появились в лексиконе финнов также в XIX веке. Так, слово maroosiryssät обозначало «продавец мороженого», vossikat – извозчики, а pörssi произошло от слова «биржа» и обозначало стоянку извозчиков.

До нашего времени дошло примерно 60 слов, которые еще знает старшее поколение жителей столицы, а вот молодежь использует всего 25-30 слов, заимствованных из русского языка. Так, Хейкки Паунонен приводит в пример слова:

• Safka – еда, закуска. Образовано от слова «завтрак».
• Lafka – магазин, лавка, контора, но используется также и для обозначения кафе.
• Mesta – место, район.
• Voda – вода.
• Saiju и tsaikka – чай.
• Kosla – козлы
• Narikka – на рынке.
• Stara – старик.

Все эти слова лингвисты относят к городскому слэнгу, который используется, в первую очередь, студентами.

Еще немного русских финских слов

• Akuraatti – аккуратный.
• Bonjaa – понимать, понять.
• Daiju – образовано от русского слова «давать» («даю»), но имеет значение «морда». Слово пришло из фразы на русском «дать в морду». Vetää daijuun – Дать в морду.
• Hatsittaa – от слова «хотеть», в том же значении.
• Harosi – хороший.
• Hiitra – хитрый.
• Hihittää – от слова «хихикать», используется также в том же значении.
• Kapakka – кабак.
• Kapusta – капуста.
• Kasku – анекдот (от русского слова «сказка»).
• Kiisseli – кисель.
• Kissa – кошка.
• Kinuski – тянучки.
• Kupittaa – купить.
• Kutrit – локон, волосы (от слова «кудри»).
• Leipä – хлеб.
• Majakka – маяк.

• Mammutti – мамонт.
• Meteli – шум (от русского слова «метель»).
• Määrä – количество (от русского слова «мера»).
• Miero – мир.
• Niesna – нежный, чувствительный.
• Pohatta – магнат, богатый.
• Pohmelo – похмелье.
• Raamattu – библия, происходит от русского "грамота".
• Sääli – жаль.
• Slobo – в значении «русский» – русский человек, русский хлеб и т.д. Финский аналог – venäläinen. Изначально слово slobo означало «пригород/окраину/рабочий поселок» и произошло от русского слова «слобода». Slobo называли, например, город Выборг. А исторически так сложилось, что в Выборге проживали русскоязычные – финны, говорящие и по-русски и по-фински. Вскоре город был отобран Советским Союзом и стал русским. Слово slobo приобрело значение русский. Вот такая вот интересная трансформация значения.
• Snajaa – от слова «знать», в значении «знать, понимать, иметь представление».
• Sontikka – зонт.

• Tarina – (от слова «старина» – фольклор, народная поэзия).
• Torakka – таракан.
• Toveri – товарищ.
• Tuska – (от «тоска) мука, боль.
• Ukaasi – указ.
• Zakuska – слово произошло от русского «закуска» (легкое блюдо, которое подается перед основным), но в финском языке обозначает «еда».

Лингвисты и историки отмечают, что наиболее активно русская лексика обживалась на юге и востоке Финляндии – там, где русские активно взаимодействовали с местным населением. Хельсинкский слэнг дожил до наших дней благодаря паломничеству русских студентов и туристов на протяжении многих лет. Как нам рассказал гид по Хельсинки Хабас Тхагапсов, лексика русского происхождения используется сегодня в финском языке очень активно – например, такие слова, как putka, mesta, siisti и многие другие используются финнами практически ежедневно.

Финское наследие в окрестностях Петербурга и не только

С первого взгляда может показаться, что проникновение русского языка в речь жителей Финляндии не было обоюдным. Действительно, мы не используем финские слова в нашей повседневной жизни для обозначения самых простых понятий и вещей. Однако практически ежедневно мы произносим финские слова, даже не подозревая об этом. Как рассказала «Электронной Финляндии» кандидат педагогических наук, доцент кафедры межкультурной коммуникации Ольга Миловидова, финны оставили нам свои топонимы и гидронимы – названия географических и водных объектов.

Названия рек, мест – сакральные, древние люди считали, что их переименовывать нельзя, так как это может прогневить богов. Поэтому многие топонимы дожили до наших дней.

«Финские топонимы – самые древние в русском языке, – говорит Ольга Миловидова. – Даже Суздаль состоит из двух корней: финского сус- (волк) и скандинавского даль (долина). Все слова с окончанием на МА – тоже финские: Кострома, Клязьма, Кинешма. Слова мороз и marras – одного происхождения. Топонимы и гидронимы России – финно-угорского происхождения, особенно Ижорская земля, то есть наш город: Мойка от muija (грязная), Автово от autio (пустынный), Карповка от korpi или korppi (ворон или глухой лес)».

Со временем финские слова адаптировались под русское произношение: к ним прибавлялись суффиксы, благодаря которым названия рек и населенных пунктов становились более удобными для произношения русским человеком. Например, поселок Лемболово сначала назывался Lempola (чертово место), в русском варианте он стал Лемболой, к которой потом прибавился русский суффикс места -во. Также произошло с упомянутой Карповкой и Автово.

Нева в переводе с финского обозначает не что иное, как «трясина». А в Финляндии есть озеро с таким же названием – Neva, находится оно неподалеку от города Миккели.

Еще один интересный топоним – Kuolemajarvi. Это озеро на Карельском перешейке, которое в советское время получило название Пионерское. Kuolema по-фински значит «смерть». В русском языке есть аналогичное слово – «Кулёма», но значение у него довольно безобидное – человек‑тюфяк, неумеха. Есть ли связь между этими идентичными по звучанию словами?

«Сейчас трудно определить этимологию слова Kuolema: kuolla – умирать, от которого и произошло существительное kuolema – смерть, – рассказывает Ольга Миловидова. – Суффикс ma – интересный. Он позволяет добавлять к глаголу падежные окончания имен. Его можно сравнить с герундиевым суффиксом в английском языке. Лет пять назад настоятель Успенского прихода в селе Варзуга (Терский берег Белого моря) интересовался у меня, что означают названия мест Кольского полуострова. По-фински Кольский полуостров – Kuolan niemimaa. Очень соблазнительна версия единого происхождения Kuola и kuol-, ведь, именно основа современных финских глаголов самая древняя. Этимологически происхождение этого корня неизвестно. Ну, а русская «кулёма» – это, думаю, народная этимология».

Также, финская лексика повлияла на творчество русского поэта А.С. Пушкина. Ольга Миловидова приводит примеры: «Волхвы – от velho (волшебник), Наина, злая волшебница из поэмы «Руслан и Людмила», от финского слова nainen – женщина, ну а добрый волшебник – это Финн! Арина Родионовна, няня Пушкина, была ингерманландской финкой и рассказывала ему много Калевальских сказаний».

Что ж, хоть финны произошли от финно-угорских племен, а русские – от славянских, наше тесное сотрудничество и взаимопроникновение культур позволяет называть друг друга хорошими друзьями. А слова из языка наших соседей лишний раз напоминают нам о нашей дружбе.

764. Восточно-славянские племена (по крайней мере северные, например, новгородские словене) уже в глубокой древности соседили с прибалтийско-финскими племенами. Об этом соседстве и о совмест­ных связях словен, кривичей и некоторых прибалтийско-финских племён с „заморскими* варягами-скандинавами сообщает наша лето­пись, в частности в легенде о призвании варяжских князей.

На большую древность соседства прибалтийских финнов и восточ­ных славян указывает и звуковая форма, в которой существуют в русском языке некоторые прибалтийско-финские по происхождению топонимические названия; так, например, прибалт.-финское название реки Lauka сохранилось в русском в виде Луга", финск. дифтонг аи трактуется здесь также, как и инд.-евр. аи (resp. ов) в исконных сла­вянских словах; проживающая теперь в устьи реки Луги прибалт.-финская народность Inkeri (произносится почти KeKingeri) ранее проживала на го- ■ раздо более обширной территории; её названием обозначалась раньше це­лая область: Ингерманландия (германское название этой области);в рус­ском языке г перед е в названии этой народности трактуется так же, как и в исконно славянских словах, т. е. изменяется в ж, отсюда название ижера и далее, с изменением е в о на русской почве пе­ред твёрдым согласным после исконно мягкого,- ажора. Ср. такую же трактовку г перед передним гласным в прибалт.-финском по проис­хождению названии озера Селижар (иначе Селигер, в I Новг. лето­писи: Серегѣр) и р. Селажаровка. Ещё в древнерусскую эпоху, ко­гда не только существовали глухие гласные, но ъ имел ещё характер «, заимствовано прибалт.-финское по происхождению название реки Мета (др.-русск. Мъста) из прибалт.-финск. musta-„чёрная*.

765. Несмотря на очень древнее соседство прибалтийско-финских я северных восточнославянских племён, количество прибалтийско-фин­ских заимствованных слов в древнерусском языке сравнительно ничтожно. Это объясняется тем, что для языкового влияния одних племён или народностей на другие вовсе не достаточно только соседства, каким бы это соседство ни было древним. Для этого необходимо, чтобы у влия­ющих соседей был более высокий уровень общественного развития, более высокая культура. А у прибалтийско-финских народностей по сравнению с древнерусским обществом этого как раз и не было. Русские (новгородцы, псковичи, полочане), быстро освоив византий­
скую цивилизацию, сами явились, как мы увидим лиже, распростра­нителями её в прибалтийско-финских областях. Бот почему картина взаимодействия лексики прибалтийско-финских языков и лексики древнерусского языка получается совершенно иная, чем картина взаимодействия лексики греческого и древнерусского языков, очер­ченная нами выше, и не только по количеству слов, во и ио их содержанию.

766. К древнейшим заимствованиям из прибалтийско-финских язи- ков в древнерусский принадлежат те, в которых прибалтяйско-фин- ское сочетание tolt, tort (resp./а#, tart) даёт ио-древне русски полноглас­ные формы (т. е. torot, tolot}. К ним принадлежат следующие слова:

Коломище-„кладбище*, .могильник", ср. суоми katmisto- то же, эстонск. kal/nistu-„кладбище", „погост*, слон. (род. над.) kolmisto- „кладбище", образовано от суоми и пр. kaimu - .смерть*, .могила*.

Финская основа оформлена др.-русск. суффиксом -аще (ср. „кладбище"). Слово коломище, как кажется, не засвидетельствовано в современных русских диалектах, оно известно лишь из русской письменности XVI в. Так, новгородский архиепископ Мхкарий и 1534-г. пишет в упрёк жителям Вотской пятины: „Мертвых, деи, своих он» кладутъ въ селѣхъ по курганам и по коломищемъ..., а къ церквамъ- деи, на погосты... не возятъ*. Отсюда мы заключаем, что архиепи­скоп противопоставлял коломище православным церковным кладби­щам, и что у населения новгородской Вотской пятины погребения в коломищах существойали как пережиток глубокой ещё языческой старины.

Соломя - в диалектах на севере: .морской пролив*, .пролив ме­жду островами" (олонецк., Петрозаводск.). Это слово засвидетельст­вовано в памятниках письменности уже с XIV в. Оно является при­балт.-финск. заимствованием. Ср. олон. salmi-„морской пролив*, залив, вепск. saam-„морской залив", карельск. salmi, суоми salmi- „то же", эстонск. sal"m-„маленький пролив между двумя острова­ми". Более поздним заимствованием является олон. сонма-залив на озере.

Мереда (во владимирском диалекте „рыболовный снаряд")-из прибалт.-фйнск. Ср. суоми merta, карельск. тег da, вепск. тег# эстонск. mdrd.

Корогод (диалекти.)-„хоровод “ - из прибалг.-фииск. koi gat, множеств, число от karg-„таяед, пляска*, т. е. „пляски*, „тан­цы*. Ср. финск. karg-„пляска* и вепск. karg-„пляска", эстонск. karg-„прыжок", „бег". Хоровод из корогод получи­лось в силу так называемого „народного осмысления" к словам хор и водить. Существуют в диалектах и промежуточные формы хоровод, где осмыслению подверглась лишь вторая часть слова, и хорогод, где подверглась осмыслению лишь первая часть, Конечное слабое t в прибалт.-финск. kargat произносится на слух очень близко к русск. д.

767. К древнерусским заимствованиям из прябалгийско-фнвских языков принадлежат ещё следующие слова:

Ногата - денежная единица в древней Руси равная "/ 20 гривны. Слово это, как и названия некоторых других денежных единиц, по своему происхождению является названием звериной шкурки, меха. В основе этого слова лежит прибалт.-финск. слово, сохранённое в суоми nahka- кожа, „шкура", „мех", эстонск. nahk- то же, ливск. nag-то же. Древнерусское ногата есть передача либо при­балт.-финск. им. множ, суоми nahat, эстонск. nahad, либо прибалт.- финск. партитивного падежа, употребляющегося при числительных, яри счёте, например nahyata (ногата}; о из чужого неударенного а получилось, как и обычно, на древнерусской почве.

Пърѣ- „паруса" - из прибалт.-финск. Ср. соуми parje- „парус", эстонск. purje- то же; в древнерусск. а закономерно передано через ъ, a je через ѣ, которое произносилось как дифтонг іе; форма пърѣ на древнерусской почве была осознана, как им. мн. чи­сла от ед. пъря, пря, которое и встречается в одном из памятников. Слово пърѣ уже в древнерусскую эпоху выходит из употребления; по крайней мере в некоторых списках „Повести временных лет" оно зачёркивается и заменяется заимствованным" из греческого словом ларус.

I
Одной из важных задач советского финноугорского языкознания является разоблачение махинаций финляндской науки, направленных к «обоснованию» притязаний финляндской буржуазии на Карелию.
В последние десятилетия в Финляндии разрабатывается теория, но которой карельский народ рассматривается как прямое продолжение древнего племени Корела (Karjala), обитавшего в основном в приладожской части Карельского перешейка, а это древнее племя объявляется составившимся из выходцев из западно-финляндского племени Емь (Нагле). Выходит, по финляндским авторам, что карельский народ - кровь от крови, плоть от плоти западно-финляндского племени Емь, того самого племени, которое (если не по названию, то по существу) составило ядро финского народа. Выводы ясны. К данной теории приложили руку и археологи (Тальгрен и др.), и лингвисты (Кеттунен и др.), и, наконец, историки. Многотомное издание «Suomen historia» («История Финляндии») поставило все точки над i.

Выступают ли наши историки против этой теории? О, нет! Они даже не подозревают о ее существовании.
Характерно, что полное незнакомство с существованием этой теории обнаруживает книга С. Гадзяцкого «Карелы и Карелия в Новгородское время» (Петрозаводск, 1941), от которой можно бы ждать большего. На стр. 3 упоминаются различные буржуазные теории происхождения карел, но отнюдь не все: исключены теории, выставлявшиеся после 1890 г., и теории, выставлявшиеся нашими врагами, - как будто наука не двигалась после 1890 г. и как будто у нас нет врагов.

Вся беда в том, что наши историки изумительно малоосведомлены в прибалтийско-финских вопросах. Приведем примеры.
1) В 1 томе «Истории СССР» для не-исторических факультетов внимание привлекает карта по I-VIII вв. (та самая, где «Готская держава» показана как раз на месте древнейшей Руси, от Черного моря до Финского залива). Здесь под Онежским озером показаны какие-то Thiudi in Aunxis .
То же самое находим в томе Большой советской энциклопедии, посвященном СССР.
В чем дело, понятно. Давным давно Мюлленгоф из возможных чтений одного места у Иордана выбрал Thiudi in Aunxis , связав Thiudi с русск. Чудь, a Aunxis с финск. Aunuksessa «в Олонце». Гипотеза Мюлленгофа давно отвергнута. Но это наших историков не трогает. Они продолжают итти по линии этой гипотезы, но, не разобрав, что Aunxis толкуется как финск. Aunuksessa в «Олонце», связывают Aunxis с Онежским озером (от Онего).
2) На карте по IX-XI вв., приложенной к упомянутой книге С. Гадзяцкого, мы находим древние прибалтийско-финские племена на самых удивительных местах. Карта точка в точку напоминает каргу расселения славян в IX-XI вв., где северяне были бы указаны на севере, у Новгорода, вятичи у Вятки и т. д. Сумь, в действительности жительствовавшая у слияния вод Финского и Ботнического заливов, у С. Гадзяцкого показана на далеком севере Финляндии, Емь показана просто на юге Финляндии и т. д.
В I томе «История СССР» для не-исторических факультетов карта С. Гадзяцкою даже «усовершенствована». Емь указана не только в Финляндии, но и... на Свири.
В I томе Истории СССР» для исторических факультетов мы находим то же самое.
То же самое мы находим в томе Большой советской энциклопедии, посвященном СССР.
В чем дело, понятно. А. М. Шегрен, сделавший для разъяснения истории прибалтийских финнов чрезвычайно много, был человеком своей эпохи, в частности разделял теорию о далеком азиатском происхождении финноугров вообще и прибалтийских финнов в частности. Случилось так, что он обратил внимание на коми название р. Выми (притока Вычегды) - Ем-ва. Это название значит просто «Игольная река» (ср. разные другие «Игольные реки»), но А. М. Шегреном было понято как «Емская река». «Установив» в качестве достоверных этапов миграции Еми, с одной стороны, р. Вымь. а с другой стороны, западную Финляндию, А. М. Шегрен заговорил и о промежуточном этапе на Свири. С тех пор прошло около 120 лет. Уже давно никто не ведет Еми с Алтая. Уже давно никто не связывает р. Вымь с Емью. Уже давно никто не связывает ее и с Свирыо. Но это наших историков не трогает - для них 120-летняя традиция священна, а потому неприкосновенна.
3) Не свободны от ошибок даже указания насчет Корелы, столь тесно в своей истории связанной с Русью. На картах она указывается более или менее правильно, но это обстоятельство должно пониматься как счастливая случайность, ибо высказывания за рамками карт показывают полную туманность суждений о Кореле. Господствует отождествление Корелы с современными карелами. Соответственно Корелу сажают не только на Карельском перешейке, но, скажем, и в Олонце 1137 г., хотя насчет Корелы в Олонце 1137 г. ни в одном из исторических известий нет ни малейшего намека.
В конечном итоге оказывается, что наши историки не имеют о прибалтийско-финских племенах к северу от 60° вообще никаких четких представлении.
Все это ничуть не мешает, например, С. Гадзяцкому делать вид, что он представляет самую передовую науку о прибалтийских финнах.
На стр. 3 мы читаем: «Нет надобности перечислять эти взаимно исключающие друг друга гипотезы и предположения; они явились следствием господствовавшей в буржуазной науке теории миграции, то-есть теории переселения народов, расселения их из древней общей прародины».
Совершенно естественно, что наши лингвисты не стали ждать, до чего в прибалтийско-финских вопросах договорятся наши историки.
Еще с 1930 г., а с особенным подъемом с 1937 г., развернулось изучение сельских диалектов Карелии. По программе, включавшей около 2.000 вопросов, было обследовано со стороны языка свыше 200 населенных пунктов К-ФССР. Данные заполненных программ сразу же поступили в обработку. Еще до войны стали выясняться неожиданные вещи. В 1945 г. были подведены основные итоги. Они могут быть изложены следующим образом:
1) Карельский народ составился (как и обычно народы нового времени) сложным путем. В его состав вошли основные группы древнего племени Корелы (на территории К-ФССР - 30-40°/« карельского населения) и значительные группы древнего племени Весь (по территории К ФССР-70-60“/" карельского населения). Древнее племя Весь приходится представлять как довольно обширное племя; летописная Весь составляла лишь его часть.
2) Древнее племя Корела , о речи которого можно судить по современным собственно-карельским диалектам, никак не может рассматриваться как «отпочковавшееся» от древнего племени Емь. Происхождение ее тоже сложно. В сложении ее приняли участие различные относительно восточные этнические элементы.

В конце концов оказывается, что карельский народ с этнической точки зрения представляет собою нечто иное, чем финский народ. Карельский народ имеет свое особое происхождение и свои особые исторические судьбы, и ничто не удостоверяет никаких «прав» Финляндии на Карелию.
Это ничуть не значит, что следует как-нибудь резко отрывать друг от друга карельский и финский народы. Они составились из родственных племен и сами родственны. Степень их родства характеризуется тем фактом, что в качестве литературного языка в К-ФССР проводится, наряду с русским, финский литературный язык.

Историки встретили наши выступления недоброжелательно. Посыпались критические записки. На заседании редакционно-издательского совета АН СССР точку зрения историков выразил проф. Плоткин, историк... новой русской литературы. Что наши выступления в корне разрушают построения финляндской науки, об этом, разумеется, ни полсдзва: историки, в особенности историки новой русской литературы, по своей неосведомленности не могут оценить ни новизны, ни важности наших положений.
Но вот выступила такая же энергичная советская научная дисциплина, как лингвистика, - этническая антропология.. Н. Чебоксаров пишет: «Выводы Д. В. Бубриха, сделанные на основании лингвистических данных, хорошо согласуются с материалами других исторических дисциплин, в частности этнической антропологии. Анализ материалов, собранных Д. А. Золотаревым, позволил Г. Ф. Дебецу еще в 1933 г. выделить в составе карел два основных антропологических типа: северный - более высокорослый, относительно длинноголовый и несколько более темный, и южный - низкорослый, умеренно брахикефадьныи и очень светлый. Последний компо-
нент, обозначаемый в антропологической литературе как «восточно-балтийский», характерен также для вепсов. Очень вероятно, что в процессе формирования антропологического состава карел отразилось их происхождение из двух племенных групп, намеченных Д. В. Бубрихом: северо-западной - собственно-карельской - и юго-восточной, связанной с древней весью и современными вепсами».

2
, Сказанное является необходимым предварением дальнейшего Совет 4кое финноугорское языкознание - научная дисциплина, ясно понимаю /пая что значит бороться с враждебными построениями и твердо ведущая (съою линию, несмотря на неудовольствия со стороны многих.
Одна из выдумок наших оппонентов состоит в том, будто, говоря о древней прибалтийско-финской речи, мы скатываемся на точку зрения буржуазной науки. Да, мы говорим о древней прибалтийско-финской речи. Но на точку зрения буржуазной науки мы отнюдь не скатываемся.
Как известно, современные прибалтийско-финские народы - финны, карелы, вепсы и т. д. - оформились как народы не слишком давно. Их оформление стало намечаться с XIV в., а закончилось значительно позднее. До них существовали отдельные прибалтийско-финские племенные объединения - Сумь, Ямь, Корела, Весь и т. д., по своим границам далеко с ними не совпадавшие.
С другой стороны, существовавшие раньше племенные объединения- Сумь, Ямь, Корела, Весь и т. д. - тоже не были исконны. Сумь стала формироваться в первые века н. э., Емь - тогда же. Корела стала форми роваться на рубеже I и II вв. н. э. Эпоха формирования Веси, за недостатком археологических данных, не может быть точно определена. Несомненно только то, что она значительно древнее Корелы. И так далее Как разделялось прибалтийско-финское население до начала фор мирования Суми, Ями, Кореш, Веси и т. д., этого мы еще не знаем.
Очевидно, что прибалтийско-финское население до первых веков н. э. мы не можем именовать какими-либо определенными частными именами Мы можем именовать его лишь собирательным, общим именем - древ ними прибалтийскими финнами. Это совершенно неизбежно. Соответственно, мы не можем назвать тех или иных определенных прибалтийско финских языков того далекого времени. В нашем поле зрения выступает лишь нечто собирательное - древняя прибалтийско-финская речь.
- Так устанавливается понятие древней прибалтийско-финской-речи. Против этого понятия можно возражать лишь в том случае, если считать вечными категориями финский, карельский, вепсский и т. д. народы или уходящими «к началу начал» племена Сумь, Ямь, Корела. Весь н т. д., г. е. если стоять на антиисторических позициях.
Как следует представлять себе древнюю прибалтийско-финскую речь?

По наблюдениям над отношениями ее с древней литво-латышской речью, ее стг;-рой соседкой, можно судить, что она формировалась в глубине последнего тысячелетия до н. э.

О месте распространения древней прибалтийско-финской речи мы тоже можем кое-что сказать. Вся Финляндия и вся Карелия, до южного их предела, содержит ясную саамскую (лопарскую) топонимику. Несомненно, древние прибалтийские финны в Финляндию и Карелию еще не простирались - там в то время обитали еще саамы. С другой стороны, нет никаких оснований приписывать древним прибалтийским финнам обитание на Зап. Двине. Следует думать, что на Балтийское море они выходили на сравнительно небольшом участке между Рижским и Финским заливами. В восточном и юго-восточном направлении они могли простираться довольно далеко, быть может, до меридиана Онежского озера. На занимаемых ими местах они составляли, конечно, очень редкое население. Заселены были, собственно говоря, только отдельные местности, где «гнездились» отдельные племена Остальные герриюрии посещались в охотнических и рыболовческих целях. Благодаря обилию водных путей, связи должны были быть довольно живые.
Го обстоятельство, что древние прибалтийские финны обитали на несколько иных местах, чем современные прибалтийско-финские народы, значит, что на протяжении своей истории последние пережили переселения.
Переселения это нечто, с чем приходится считаться. Никому не приходит в голову отрицать возможность переселений.
Крупный пример переселений представляет Америка. Как известно, в Америке не обнаружено палеолита. История развития человека там начинается прямо с мезолита. Это значит, что человек, возникнув в Старом Свете, появился в Америке только несколько десятков тысяч лет назад. Он мог проникнуть в Америку только тогда, когда его культура поднялась до высоты, позволявшей обитать на широте Берингова пролива, и когда у Берингова пролива отступили ледники. Думать, что население Америки возникло как-нибудь, без переселений, невозможно: тогда пришлось бы думать, что в Америке, в противоположность Старому Свету, очеловечение обезьяны создало сразу мезолитического человека. Никто так и не думает. У. Ф. Энгельса- мы находим очень яркую картину первого заселения Америки человеком.
Другой крупный пример переселений представляет Север Старого.Света. Человек появился в теплых местах, и на сезер он продвигался постепенно, по мере накопления сил в борьбе с суровой северной природой. Первыми в северном направлении проникали малочисленные рыболовецко-охотничьи группы (с собакой или оленем). Следом шли более многочисленные земледельческие группы (с овцой и т. д.). ;
Переселение прибалтийских финнов из мест южнее 60° в пределы Финляндии и Карелии - один из моментов распространения земледельческих групп в северном направлении.
Все это совершенно в порядке вещей, и мы можем говорить о переселении прибалтийских финнов совершенно спокойно.
Но тут-то мы и «попадаемся». Тут-то нас и «накрызают» в преступлении. Помилуйте: ведь прежние местообитания это ведь «прародина», а переселение с этил мест на новые это ведь «миграция».

Получается чрезвычайно забавная вещь. Пока мы пользовались обычными русскими словами, все было совершенно хорошо. Но вот людям вздумалось пустить в ход другие, заковыристые словечки, - и получилось как будто совсем худо. Какая магическая сила заложена в этих словечках! Произнесли их - и белое стало черным!
Сомневаемся, чтобы кто-нибудь из наших оппонентов ясно понимал, что собственно он вкладывает в данном случае в слово «прародина». Ясно, что они метят на что-то этакое расовое или что-то этакое божественное. А попадают ли они во что-нибудь злокачественное, это их не особенно занимает. Надо собственно только попугать.
Сомневаемся также, чтобы кто-нибудь из наших оппонентов ясно понимал, чем собственно «миграция» отличается от переселения. Ясно, что и в слово «миграция» они тщатся вложить что-то этакое жуткое.
Но оставим страхи перед словечками: на страхах мы далеко не уедем. Вернемся к простым русским словам и убедимся в том, что в них многи ясного смысла и совсем нет чего-либо страшного.

3
О внешней стороне древней прибалтийско-финской речи - о времени и местах ее распространения - мы сказали достаточно. Теперь надо постараться охарактеризовать внутреннее ее существо.
Напомним прежде всего, что древняя прибалтийско-финская речь - нечто собирательное, к чему мы прибегаем за невозможностью (конечно, до поры - до времени) выяснить составляющие части.
Говорить о единстве древней прибалтийско-финской речи - абсурд. В древние прибалтийско-финские времена самым крупным человеческим объединением было племя. Чтобы дело доходило до союза племен, - исключается. На довольно большой территории - от мест между Финским и Рижским заливами до каких-то довольно-таки восточных мест (лежавших, может быть, на долготе Онежского озера) - племен должно было быть довольно много. И каждое из них должно было иметь языковые особенности, пользоваться своим племенным диалектом.
Какова была мера расхождений между отдельными племенными дна лектамн?
Чтобы ответить на эти вопросы, надо принять в расчет, что в то время еще не возникало государственных границ, вроде границы между Россией и Швецией, которая и определила формирование финского языка, с одной стороны, и карельского языка, с другой, или вроде границы между Россией н немецким орденом, которая определила формирование эстонского языка, с одной стороны, и маленького водского языка, с другой. Древние прибалтийско-финские племена, хотя и не группировались еше в союзы племен, но развивались в контакте (соприкосновении и взаимо 1ействии). Их культурный уровень был приблизительно один н тот же. Их речь развивалась в сходной обстановке. При наличии контакта межд"; племенами это обстоятельство не могло не обусловливать значительных сходств между диалектами. Сходства эти должны были быть значительно больше, чем в позднейшие времена, когда контактные отношения разрушились. ~Нё~дУыается. чтобы- в здравом уме и твердой памяти можно было помыслить что-нибудь другое.

Вопрос, конечно, не может быть разрешен на основе абстрактных рассуждений. Совершенно необходимо привлечение конкретного материала. Анализ современных прибалтийско-финских языков под историческим углом зрения приводит к следующим результатам.
1) Фонетическая система во всех древних прибалтииско-финскях диалектах была более или менее однородная. Работая по исторической фонетике, можно вообще вскрывать в языке различные указания на его прежние фонетические состояния. Оказывается, что в глубине всех прибалтийско-финских языков вскрывается более или менее одинаковая фонетическая картина. Чтобы не быть голословными, приведем примеры из области вокализма (системы гласных) первого слога слова.

В финском языке мы находим, с одной стороны, случаи вроде leuka «подбородок», mela «кормовое весло», регпа «селезенка», terva «смола, деготь», velka «долг», verta «степень» (е-а), а с другой стороны, случаи вроде heina «сено», кега «клубок», lehma «корова», leppa «ольха», metsS «лес», nelja «четыре», pesa «гнездо», selka «спина», seppa «кузнец», tera «острие» (е - а). Мы знаем, что употребление а и а в не-первых слогах в финском языке определяется законами гармонии гласных. Очевидно, что гармония гласных когда-то имела отношение и к указанным случаям. На месте современного е в этих случаях должно было быть два разных гласных - в одних случаях отодвинутый назад, а в других случаях передний. К такому же результату приводит рассмотрение карельских, ижорских н вепсских явлений (поскольку в вепсском языке имеются следы гармонии гласных;. Замечательно, что те два гласных, о которых мы из материала указанных языков умозаключаем, в других прибалтийскофинских языках, водском, эстонском и ливском, живут по сей день. Так. в эстонском языке мы находим (если обозначить отодвинутое назад е через а), с одной стороны, случаи вроде laug, mala, рэгп, tarv, va1g,vard, а с другой стороны, случаи вроде nein, kera, lehm, lepp, mets. neli, pesa. selg, sepp, tera. Таким образом, в рассматриваемом отношении все при балтийско-финские языки исходят из одного и того же положения вещей.
Далее, в финском языке мы находим, с одной стороны, случаи вроде ilnu «воздух», ilta «вечер», liha «мясо» (i - а), а с другой стороны, случаи вроде ika «век», isa «отец», silma «глаз» (I - а). Совершенно очевидно, что, рассуждая так же, как мы это делали выше, мы приходим к заключению, что на месте современного I когда-то должно было быть два разных гласных - отодвинутое назад i (вроде русского ы) и переднее i. Точно к такому же результату мы приходим, рассматривая другие прибалтийско-финские языки.

Здесь, однако, нужно сделать одно важное замечание. Несомненно, что два разных i г древней прибалтийско-финской речи было. Но так же несомненно, что в ходе развития древней прибалтийско-финской речи (к концу ее развития) различие двух i исчезло в пользу одного переднего i. Это явствует из того обстоятельства, что древний прибалтийско-финский переход сочетания ti в si захватил и случаи, где когда-то было отодвинутое назад i. а между тем данный переход мог по фонетическому своему существу состояться лишь при условии, что отодвинутое назад i успело совпасть с передним i. Говоря это. имеем в виду случаи вроде silta «мост», из tilta (источник данного слова-литво-латышск. tilta .«мост»). Понятно, почему различия двух разных i мы ни в одном из современных прнбал тийско-финских языков не находим.
К указанному надо прибавить еще одну вещь. В финском языке мы находим вместо ожидаемого aai - ai и т. д. (maassa «в земле» и рядом не maaissa, a maissa «в землях» и т. п.) и в то же время вместо ожидаемых uoi, yoi, iei - oi, oi, ei (suossa «в болоте» и рядом не suoissa, a soissa «в болотах» н т. п.). Эти явления связуемы лишь при условии, если мы допустим, что ио, уб, ie возникли из более ранних оо, об, ее. В этом слу-
чае о1 вм. uol и т. д. возводятся к о! вм- ooi и т. д., a oi вм. оо! и т. д совершенно аналогичны а! вм. aai и т. д. К такому же результату приводит рассмотрение карельских явлений. Замечательно, что оо. об, ее в некоторых прибалтийско-финских языках сохраняются по сей день. Так. в эстонском языке мы находим soo «болото» и т. п. Сходно дело обстой+ в водском языке. Интересно, что то же самое мы находим в ижорскоы языке, рано (на рубеже XI и XII вв.) выделившемся из карельского. В вепсском языке старые долгие гласные сократились, и потому мы в нем находим so «болото* и т. п. Таким образом, в рассматриваемом сейчас отношении все прибалтийско-финские языки исходят опять-таки из одного и того же положения вещей (00 ИТ. П.).

Указанное устанавливает однородность явлений вокализма первого слога во всех древних прибалтийско-финских диалектах.
На сходных началах раскрывается однородность явлений вокализма и в не-первых слогах слова, а дальше и однородность явлений консонантизма (система согласных). Насчет консонантизма надо указать, что финский язык в этой области еще в XVI в. сохранял большинство древних прибалтийско-финских особенностей, а современного состояния в этой области достиг в поле зрения письменных документов.

В нашей «Исторической фонетике финского-суоми языка» суждения о древней прибалтийско-финской фонетической системе мы строим сплошь соответственно той методике, какая сейчас продемонстрирована Эти суждения мы извлекаем из анализа фактов современного финского языка, а затем подкрепляем ссылками на другие прибалтийско-финские языки - метод, который научно безупречен и в полной мере убедителен (конечно, при условии, если читатель относится к своему делу читателя внимательно).
2) Морфолого-синтаксическая система в древних прибалтийско-финских диалектах была, в противоположность фонетической, далеко не однородна.
Так как этот тезис не приходится особенно защищать, то достаточно примера.
Сослагательное (условное) наклонение в современных прибалтийскофинских языках образуется по-разному: в одних языках, например, в фин» ском и карельском, с помощью суффикса -Isi*, а в других, например, в эстонском, с помощью суффикса -ksl-. Эти суффиксы, как выяснено уже давно, несвязуемы один с другим исторически. Ясно, что в древнее прибалтийско-финское время диалекты в отношении образования сослагательного (условного) наклонения разбивались на две группы.
3) Максимум различий между древними прибалтийско-финскими диалектами приходился на лексику (состав слов). Современные лексические различия между прибалтийско-финскими языками (не говоря, конечно, о таких, как шведизмы в финском языке и руссизмы в карельском) в очень значительной мере восходят к древнему прибалтийско-финскому времени. В древних прибалтийско-финских диалектах существовали разные названия даже таких одинаково всех древних прибалтийских финнов интересовавших животных, как медведь, волк, лиса.

Весьма сомнительно, чтобы древние прибалтийские финны разных местностей могли вполне свободно понимать друг друга. Главное препятствие было в лексике.

Очень интересно, что древние прибалтийско-финские диалекты вели разное «хозяйство» не только в области пришедшей из древности лексики, но и в области лексики заимствованной. Состав заимствований из нно-
язычных источников был в значительной мере разный. В некоторых случаях одни и те же иноязычные слова заимствовались независимо. Так. дргчне’-ерманское слово-ralcJJoo «колея» в одни диалекты попало до перехода ti вг si и приняло участие в этом переходе (отсюда карельск. рай-знво, райживо), а в другие - после этого перехода и не приняло участия в нем (отсюда финск. raitlo)
Однородность в области фонетики, заметные различия в морфологосинтаксической области и крупные различия в лексике - картина весьма inatforfa* Сравните хотя бы современные пермские (удмуртский и коми) языки: один и тот же в сущности состав фонем (правда, при неодинако: вОм их использовании), заметные синтаксико-морфблогические различия и крупные различия в лексике. Конечно, различия между- пермскими языками, давно утерявшими контакт между"собою, больше чем между древними прибалтийско-финскими диалектами, существовавшими еше в контакте. Но постановка различий в обоих случаях сходная.
Можно поставить вопрос: Сколько же примерно языков могла составлять древняя прибалтийско-финская речь?
На этот вопрос трудно ответить не только потому, что наше знание древней прибалтийско-финской речи весьма ограниченное, но и по самому существу вещей.

Дело в том. что в доклассовом обществе не всегда удается вести счет языкам. Там еще нет народов в строгом смысле этого слова, а значит, нет. в строгом смысле слова, и языков. Разнообразие диалектов может быть колоссальное, но разграничить языки подчас совершенно невозможно.
Возьмем для примера саамсЮчо (лопарскую) речь. Тут, что ни река, что ни долина,- особый диалект. Географически близкие друг к другу диалекты сходны, а географически друг от друга отдаленные - различны, н это различие вместе с расстояниями нарастает. На расстоянии уже нескольких сотен километров возможность взаимопонимания полностью иссякает. - а тянется саамская речь больше, чем на сотни километров Об одном саамском языке никак нельзя говорить. Но, с другой стороны, невозможно и точно разграничить языки. Сами саамы своих языков не считают. Ученые спорят. Выход из положения только один: говорить не о саамских языках, а о саамской речи.
Аналогичная трудность считать языки возникает, когда мы говорим о древних прибалтийско-финских диалектах. Выход из положения опять-таки один: говорить не о древних прибалтийско-финских языках, а о древней прибглтийско-финской речи.
Кажется, все ясно. Все строго опирается на фактический материал
Но вот тут-то мы и «попадаемся», тут-то нас и «накрывают» в преступлении. Мы снова слышим голос неугомонных наших оппонентов: да ведь древняя прибалтийско-финская речь - это «праязык»!
Получается снова так: пока мы говорим обычными русскими словами, все совершенно хорошо, но как только люди вепбминают про словечки, которыми не умеют как следует пользоваться, но перед которыми трясутся в суеверном страхе, все мгновенно оказывается скверно.
Если спросить наших оппонентов, что именно они подразумевают под «праязыком», они толком не сумеют ответить. Этэ не то просто язык-общий предок целой группировки языков, не то какой-то язык-выразитеель расового начала в среде определенной части человечества, не то какой-то язык-творение божие специально для этой части, не то... одним словом, что-то ужасное, от чего волосы становятся дыбом.
Но можно попросить наших оппонентов успокоиться. Мы говорим совсем не о древнем прибалтийско-финском языке, а а древней прибалтийско-финской речи. А в последней не видно ровно никакого расового начала В ней не видно также ровно никакого попечения божьего.

Так советская лингвистика борется против своекорыстных зарубежных построений.
Итак наши отечественные любители громких словечек с темным содержанием ставят советской лингвистике палки в колеса.
Нам кажется, что для советской науки было бы чрезвычайно полезно, если бы люди больше, чем наши оппоненты, мыслили и меньше, чем наши оппоненты, жонглировали словами.