Война в Чечне Рассказы участников Чеченской войны

Интервью Александра Градуленко, участника штурма Грозного 1995

Он вчера не вернулся из боя

Александру Градуленко 30 лет. Цветущий мужской возраст. Капитан в отставке, награжденный медалями "За отвагу” и "За отличие в воинской службе” II степени. Заместитель председателя общественной организации "Контингент”. Ветеран первой и второй чеченских войн. Войн современной мирной России.

В 1995 году сержант-контрактник Александр Градуленко в составе 165-го полка морской пехоты Тихоокеанского флота участвовал в штурме Грозного.

Саша, что заставляет человека, своими глазами видевшего гибель друзей, на следующий день все-таки идти в атаку?

Честь, долг и мужество. Это не красивые слова, в боевых условиях с них слетает шелуха, их смысл понимаешь. Из этих кирпичиков складывается настоящий воин. И именно они ведут в бой. И еще одно. Месть. Хочется отомстить за ребят. И завершить скорее войну.

Вопросы в голову приходят потом, уже дома, когда эйфория "я живой” проходит. Особенно когда встречаешь родителей тех ребят… Почему они стали "грузом 200”, а я - нет? На эти вопросы трудно, почти невозможно найти ответ.

Вы лично, Саша, понимали, куда летите?

Представлял ли себе, что такое война? Смутно, очень смутно. Что мы тогда знали? Что в Чечне плохо – ведь первый штурм захлебнулся, сколько ребят полегло. И понимали, что если собирают морпехов по всем флотам, а морскую пехоту давно не использовали в боевых действиях, то дело худо.

От нашего родного Тихоокеанского флота готовили к отправке 165-й полк морской пехоты. Где же найти 2500 обученных людей, если в Вооруженных силах недокомплект? Командование ТОФ принимает решение о комплектовании полка личным составом, проходящим службу на кораблях и подводных лодках. А ребята автомат только на присяге держали. Мальчишки необстрелянные… Да и мы тоже, собственно.

Нас собрали, помню, 10 дней дали на подготовку. Что за это время можно подготовить? Смешно. И вот стоим на аэродроме, зима, ночь, самолеты готовы к отправке. Выходит высокий военный чин, речь толкает про патриотизм и про "вперед, ребята!”. Выходит следом наш командир батальона - майор Жовторипенко и докладывает: "Личный состав к боевым действиям не готов!”. Следом – офицеры, командиры рот: "Личный состав не готов, мы не сможем повести людей на бойню”. Высокий чин в лице меняется, офицеров тут же берут под арест, нас отправляют обратно в казармы, а утром – вылетаем в Чечню. Но уже с другими командирами…

Кстати, тех, кто тогда на аэродроме правду сказал, потихоньку из армии "ушли”. Я, мои друзья очень уважаем этих людей. Они по сути нам жизнь спасли, отстояли ценой своей карьеры. Наш батальон как якобы отказников в бой с колес не бросили. А то полегли бы, как ребята с Северного флота, балтийцы. Они ведь уже в феврале были выведены из Чечни – столько было раненых и убитых.

Кирпичики победы над страхом

Помните ваш первый бой? Что чувствует при этом человек?

Это невозможно объяснить. Срабатывают животные инстинкты. Тот, кто говорит, что не страшно, - врет. Страх такой, что цепенеешь. Но если его победишь - выживешь. Кстати. Вот вам деталь: прошло ровно 10 лет со дня первой чеченской, а мы, собираясь с друзьями, вспоминаем бои – и выясняется, что все видели разное! Бежали в одной цепи, и каждый видел свое…

Вторую чеченскую Александр Градуленко проходил уже офицером, командиром взвода. После тяжелой контузии, после долгого лечения в госпитале он окончил факультет береговых войск ТОВМИ имени Макарова и вернулся в свой родной полк. И даже взвод в командование получил тот самый, в котором воевал сержантом.

Второй раз нас отправляли на войну под грифом "секретно”. Шли разговоры о миротворческой операции, мы уже мысленно примеряли голубые каски. Но когда эшелон остановился в Каспийске, тут наше миротворчество и закончилось. Охраняли аэропорт Уйташ, участвовали в боевых столкновениях.

Кому труднее воевать – солдату или офицеру?

Офицеру. Ответственности больше, это раз. Офицер постоянно на виду, а в бою – тем более. И какие бы ни были во взводе отношения между офицером и солдатами, когда начинается бой, они смотрят только на командира, в нем видят и защиту, и господа бога, и кого угодно. И от этих глаз не спрячешься. Вторая сложность - управлять людьми с оружием тяжело, надо быть психологом. Правила в бою много проще становятся: не нашел общего языка с солдатами, мордобоем занимаешься - ну что ж, опасайся пули в спину. Вот когда понимаешь смысл слов "авторитет командира”.

Александр достает "Книгу памяти”, выпущенную "В”, и показывает на одну из первых фотографий, с которой улыбаются беззаботные мальчишки в форме.

– Вот это Володя Загузов… Погиб в бою. Во время первого боя погибли мои друзья... А вот это мои друзья, те, кто остался в живых, мы сейчас вместе работаем, по-прежнему дружим.

Вы и ваши друзья, можно сказать, с честью выдержали не только испытание войной, но и куда более сложный экзамен – испытание миром. Скажите, почему же так сложно вписываются в мирную жизнь воины из "горячих точек”?

Война ломает человека и духовно, и физически. Каждый из нас преступил черту, нарушил заповедь, ту самую – не убий. Вернуться обратно после такого, стать на свою клетку, как шахматная фигура? Это невозможно.

Вы представьте, что ждет, например, разведчика, ходившего в тыл к врагу, когда он приезжает домой. Признательность общества? Как же. Равнодушие чиновников его ждет.

Мне после демобилизации, после войны помогали родители. Друзья – те самые, боевые. Думаю, эта дружба нас всех спасла.

Гордая память

Вы из семьи кадровых военных. Почему нарушили традицию и ушли в отставку так рано?

Разочарование приходило постепенно. Много я в военной жизни видел, не хвастая скажу, иному генералу бы хватило. И с каждым годом служить Родине, видя отношение к армии, к ветеранам, было все труднее.

Знаете, сколько у меня было вопросов, которые некому задать?.. Они и сейчас со мной. Почему сокращают военные училища и призывают в офицеры на два года гражданских, окончивших вуз? Да есть ли человеку, который точно знает, что он здесь всего на два года, дело до того, что будет дальше? Да ему трава не расти! Низшие офицерские чины у нас истреблены – почему? Ответов я не находил. Вот так потихоньку пришло решение уйти из армии. Заняться делом. Родине ведь можно пользу приносить и на гражданке, правда?

Мы – я и мои друзья по организации "Контингент” – по-прежнему живем интересами армии, нам не все равно. Когда показывают Ирак или ту же Чечню – душа болит. Вот поэтому мы и стали активно работать в "Контингенте”. Нашли контакт с администрацией края и города, участвовали в разработке программы по защите, реабилитации ветеранов "горячих точек”, программы помощи родителям погибших ребят. Мы не просим денег, мы просто хотим понимания.

Эта статья была автоматически добавлена из сообщества

В 1995 году — первая чеченская война. Я подполковник Антоний Маньшин, был командиром штурмовой группы, а соседняя, вторая штурмовая группа была названа именем героя России Артура, моего друга, который погиб в Грозненских боях, накрыв собой раненого солдата: солдат выжил, а он погиб от 25 пулевых ранений. В марте 1995 года штурмовая группа Артура из 30 бойцов на трех БРДМ-ах выполняла штабной рейд по блокированию групп боевиков во Введенском ущелье. Есть там такое место Ханчелак, что переводиться с чеченского — как мертвое ущелье, там нашу группу поджидала засада.

Засада — это верная смерть: головная и замыкающая машины подбиваются, и тебя методически расстреливают с высоток. Группа, попавшая в засаду, живет максимум 20-25 минут - потом остаётся братская могила. По радиостанции запросили помощь с воздуха вертолетов огненной поддержки, подняли мою штурмовую группу, мы прибыли на место через 15 минут. Управляемыми ракетами воздух-земля уничтожили огневые позиции на высотках, к нашему удивлению группа уцелела, только недосчитались Саши Воронцова. Он был снайпером и сидел на головной машине, на БРДМ-е и взрывной волной его сбросило в ущелье метров 40-50 глубиной. Стали его искать, не нашли. Уже стемнело. Нашли кровь на камнях, а его не было. Случилось худшее, он контуженный попал в плен к чеченцам. Мы по горячим следам создали поисково-спасательную группу, трое суток лазили по горам, даже в контролируемые населенные пункты боевиков ночью входили, но так Сашу и не нашли. Списали, как без вести пропавшего, потом представили к ордену мужества. И вы, представляете, проходит 5 лет. Начало 2000 года, штурм Шатоя, в Артурском ущелье в Шатойском районе есть населенный пункт Итум-Кале, при блокировке его нам мирные жители сообщили, что у них в зиндане (в яме) сидит наш спецназовец уже 5 лет.

Надо сказать, что 1 день в плену у чеченских бандитов — это ад. А тут — 5 лет. Мы бегом туда, уже смеркалось. Фарами от БМП осветили местность. Видим яму 3 на 3 и 7 метров глубиной. Лесенку спустили, поднимаем, а там живые мощи. Человек шатается, падает на колени и я по глазам узнал Сашу Воронцова, 5 лет его не видел и узнал. Он весь в бороде, камуфляж на нем разложился, он в мешковине был, прогрыз дырку для рук, и так в ней грелся. В этой яме он испражнялся и там жил, спал, его вытаскивали раз в два-три дня на работу, он огневые позиции чеченцам оборудовал. На нем вживую чеченцы тренировались, испытывали — приемы рукопашного боя, то есть ножом тебя — в сердце бьют, а ты должен удар отбить. У нас в спецназе подготовка у ребят хорошая, но он изможденный, никаких сил у него не было, он, конечно промахивался — все руки у него были изрезаны. Он перед нами на колени падает, и говорить не может, плачет и смеется. Потом говорит: “Ребята, я вас 5 лет ждал, родненькие мои.” Мы его в охапку, баньку ему истопили, одели его. И вот он нам рассказал, что с ним было за эти 5 лет.

Вот мы сидели неделю с ним, соберемся за трапезой, обеспечение хорошее было, а он кусочек хлеба мусолит часами и ест тихонечко. У него все вкусовые качества за 5 лет атрофировались. Рассказал, что его 2 года вообще — не кормили.

Спрашиваю: ”Как ты жил-то?” А он: “Представляешь, командир, Крестик целовал, крестился, молился, — брал глину, скатывал в катышки, крестил её, — и ел. Зимой снег — ел”. “Ну и как?”-- спрашиваю. А он говорит: ”Ты знаешь, эти катышки глиняные были для меня вкуснее, чем домашний пирог. Благословенные катышки снега были — слаще меда”.

Его 5 раз — расстреливали на Пасху. Чтобы он не убежал, ему — перерезали сухожилия на ногах, он стоять — не мог. Вот ставят его к скалам, он на коленях стоит, а в 15-20 метров от него, несколько человек с автоматами, которые должны его расстрелять.

Говорят: “Молись своему Богу, если Бог есть, то пусть Он тебя спасет”. А он так молился, у меня всегда в ушах его молитва, как простая русская душа: “Господи Иисусе, мой Сладчайший, Христе мой Предивный, если Тебе сегодня будет угодно, я ещё поживу немножко”. Глаза закрывает и крестится. Они спусковой крючок снимают — осечка. И так дважды — выстрела НЕ ПРОИСХОДИТ. Передвигают затворную раму — НЕТ выстрела. Меняют спарки магазинов, выстрела — опять не происходит, автоматы — МЕНЯЮТ, выстрела все равно - НЕ ПРОИСХОДИТ.

Подходят и говорят: “Крест сними”. Расстрелять его - НЕ МОГУТ, потому что Крест висит на нем. А он говорит: “Не я этот Крест надел, а священник в таинстве Крещения. Я снимать — не буду”. У них руки тянуться — Крест сорвать, а в полуметре от его — тела их СКРЮЧИВАЕТ Благодать Святого Духа и они скорченные — ПАДАЮТ на землю. Избивают его прикладами автоматов и бросают его в яму. Вот так два раза пули — не вылетали из канала ствола, а остальные вылетали и всё — МИМО него летели. Почти в упор - НЕ МОГЛИ расстрелять, его только камешками посекает от рикошета и всё.

И так оно бывает в жизни. Последний мой командир, герой России Шадрин говорил: “Жизнь странная, прекрасная и удивительная штука”.

В Сашу влюбилась девушка чеченка, она его на много моложе, ей было 16 лет, то тайна души. Она на третий год в яму по ночам носила ему козье молоко, на веревочки ему спускала, и так она его выходила. Её ночью родители ловили на месте происшествия, пороли до смерти, запирали в чулан. Звали её Ассель. Я был в том чулане, там жутко холодно, даже летом, там крошечное окошко и дверь с амбарным замком. Связывали её. Она умудрялась за ночь разгрызать веревки, разбирала окошко, вылезала, доила козочку и носила ему молоко.

Он Ассель забрал с собой. Она крестилась с именем Анна, они повенчались, у них родилось двое деточек, Кирилл и Машенька. Семья прекрасная. Вот встретились мы с ним в Пскова — Печерском монастыре. Обнялись, оба плачем. Он мне всё рассказывает. Я его к старцу Адриану повел, а там народ не пускает. Говорю им: “Братья и сестры, мой солдат, он в Чечне в яме 5 лет просидел. Пустите Христа ради”. Они все на колени встали, говорят: “Иди, сынок”. Прошло минут 40. Выходит с улыбкой Саша от старца Адриана и говорит: “Ничего не помню, как будто — с Солнышком беседовал!”. А в ладони у него ключи от дома. Батюшка им дом подарил, который от одной старой монахини монастырю отошел.

А самое главное, мне Саша при расставании сказал, когда я его спросил, как же он всё это пережил: “Я два года пока сидел в яме плакал так, что вся глина подо мной мокрая от слез была. Я смотрел на звездное чеченское небо в воронку зиндана и ИСКАЛ — моего Спасителя. Я рыдал как младенец, ИСКАЛ — моего Бога”. “А дальше?”- Спросил я. “А дальше — я купаюсь в Его объятиях”, — ответил Саша.

Опубликовано: 31-08-2016

31 августа исполняется 20 лет Хасавюртовскому перемирию, завершившему первую чеченскую войну, очередной этап большой северокавказской трагедии. Доперестроечный Грозный, кампании 1995-1996 и судьба известной правозащитницы и журналистки Натальи Эстемировой, в той или иной степени, оказались фактами биографии жителя старинного среднеуральского городка.

Утро псового лая

Доска от патронного ящика, брошенная в предутренний костер, разгораясь, приняла форму усыхающей в огне костистой медвежьей лапы, и я вспомнил задержанного нашими бойцами пожилого боевика. Скованный наручниками, сидя у огня, чуть раскачиваясь, он почти беззвучно шептал: "Говорил я им - не будите русского медведя. Пусть себе спит. Так нет - выгнали его из берлоги". Чеченец с тоской смотрел на трупы своих. Вся его разведгруппа была уничтожена, попав в засаду, которую им грамотно приготовил спецназ внутренних войск. То же самое, только другими словами, говорил объявившему газават Дудаеву профессор Абдурахман Авторханов. "Берегите Чечено-Ингушетию от новой трагедии. Решайте вопросы кризиса власти в рамках Конституции", - сказал он в 1991 году. Но Джохар все равно призвал под ружье десятки тысяч людей. Многих из этих чеченских "волков" и "волчат" порвали "медвежьи лапы".

Авторханов, настрадавшийся историк, знающий Россию и свой народ, предлагал взять на вооружение восточную мудрость и дипломатию. Но руководство боевиков переоценило себя. Именем Авторханова они назвали проспект Ленина. Тогда еще Грозный не был разрушен. Сейчас, в отступающей тьме и тумане, прячущем от наших глаз Сунжу и развалины домов по её берегам, город потрясал неприкаянностью, беззащитностью перед силой двух сторон.

«...Скоро в командировку. В душе плохое предчувствие. В отряд пришли первые похоронки. Сожгли нашу колонну. Погибли наши ребята. Чехи сожгли их заживо, контуженных, в БТР. Командиру колонны попали в голову. Так началась для нашего отряда вторая война. У меня было муторно на душе и плохое предчувствие. Я стал готовиться к ней, просто знал, что нас ожидает».

…Фэйсы получили информацию о каких-то шахидках. Мы туда выдвинулись, в это село, и взяли трёх обкуренных баб. Одной было лет сорок, она была у них вербовщица, главная. Они все трое были под наркотиком, потому что все нам улыбались. Их на базе допросили. Старшая сознаваться ни в чём не хотела, а потом, когда ей в трусы электрошок засунули, стала говорить. Стало ясно, что они планировали сделать теракты, чтобы взорвать себя и много людей у нас дома. У них документы и много чего нашли в доме. Мы их расстреляли, а трупы распылили тротилом, чтобы вообще следов никаких не было. Мне было это неприятно, я до этого женщин не трогал и не убивал. Но они сами получили, на что напрашивались…»

Скоро в командировку. В душе плохое предчувствие. В отряд пришли первые похоронки. Сожгли нашу колонну. Погибли наши ребята. Чехи сожгли их заживо, контуженных, в БТР. Командиру колонны попали в голову. Так началась для нашего отряда вторая война. У меня было муторно на душе и плохое предчувствие. Я стал готовиться к ней, просто знал, что нас ожидает.

Вдруг с крыши дома заработал ПК боевиков, один из наших заорал вовремя, чтобы я лег, пули прошли надо мной, слышно было их мелодичный полет. Пацаны стали долбить в ответку, прикрывая меня, я пополз. Все делалось инстинктивно, я хотел выжить и поэтому полз. Когда дополз до них, стали стрелять в пулеметчика с подствольников. Шифер разлетелся, и он смолк, что с ним случилось, я не знаю. Мы отошли на исходные позиции.

Для меня это был первый бой, было страшно, не страшно только идиотам. Страх - это инстинкт самосохранения, он помогает выжить. Помогают выжить и пацаны, которые попадают с тобой в переделку. Спали прямо на снегу, подложив под себя доски, прижавшись друг к другу. Был мороз и ветер. Человек привыкает ко всему, выживает везде, в зависимости от подготовки и возможностей внутренних. Развели костер и уложились возле него. Ночью стреляли с подствольников по селу, спали посменно.

С утра мы снова пошли по тому же маршруту, и я вспоминал вчерашний бой. Видел тех местных, которые показывали боевикам дорогу. Они молча смотрели на нас, мы на них. У всех в глазах была ненависть и злость. Прошли улицу эту без всяких эксцессов. Вошли в центр села и стали двигаться к больнице, где засели боевики.

По дороге зачищали котельню. Всюду валялись оторванные пальцы и другие части тела, везде была кровь. При подходе к больнице местные сказали, что у них есть пленный солдат, ему боевики сломали ноги и руки, чтобы он никуда не делся. Когда группа подошла к больнице, она была уже занята нашими войсками. Нам дали охранять подвал с ранеными боевиками, там было около 30 человек.

Я когда спустился туда, там было много раненых боевиков-чеченцев. Среди них были и русские, за что они воевали против нас, я не знаю. На меня смотрели с такой ненавистью и злостью, что рука сама сжимала автомат. Я вышел оттуда, возле входа поставил нашего снайпера. И стали ждать дальнейших распоряжений. Когда я стоял возле подвала, ко мне подошли две женщины и просили отдать одного раненого им домой. Я немного растерялся от такого прошения. Не знаю, почему я согласился на это. Я, наверно, не отвечу никогда. Мне и жаль было этих женщин, я и мог расстрелять его, но они спасли, местные, нашего раненого солдата. Может, взамен.

После этого приехал забирать этих раненых Минюст. Это была действительно противная картина. Они боялись заходить первыми в подвал и сказали, чтобы я заходил первым. Поняв, что омоновцам не грозит ничего, они стали вытаскивать их наружу, раздевать догола и сажать в автозак. Некоторые шли сами, некоторых били и тащили наверх. Один боевик вышел сам. У него не было ступней, он шел на культяпках, дошел до забора и потерял сознание. Его избили, раздели догола и сунули в автозак. Мне не было их жаль, просто противно было смотреть на эту сцену.

Мы взяли это село в кольцо, окопались прямо в поле. Снег, грязь и слякоть, но окопались и заночевали. Ночью осматривал позиции. Все мерзли, но лежали в своих окопах. C утра мы снова пошли в село, зачищая по пути все дома. Там земля кипела от пуль. Наш дозор отрезали как всегда. Боевики пошли в атаку. Мы валили, как немцев в 41-м году. Гранатомётчик вообще выбежал перед ними, заорал: «Выстрел» и шарахнул по ним с гранатомета. Вдруг прибежал мой друг, снайпер, он был ранен в грудь и в голову.

Там остался ещё один из наших, ему прострелили обе ноги, и он лежал отстреливался. Мой друг свалился мне на колени и прошептал: «Братишка, спаси меня. Я умираю» - и затих. Я вколол ему промедол. Толкнув его в плечо, говорю ему: «Все нормально. Ты меня на дембель еще напоишь». Срезав броник, я сказал двум стрелкам, чтобы они тащили его к дому, где были наши. Добежали до сетки, которая вместо забора разделяла расстояние между домами. Их настигла пулеметная очередь. Одному пуля попала в руку, другому в ноги. А вся очередь легла как раз в моего друга, потому что он был посередине. Они его оставили возле рабицы.

Собрав всех раненых, стали потихоньку отползать от дома, потому что дом уже рушился. Мы отстреливались на углу дома. Наши перекинули всех раненых через рабицу. Осталось тело моего друга. По нам снова открыли огонь. Мы залегли. Возле проема стены, куда мы заползали, пулемётчику, который нас прикрывал, пуля попала в шею, он упал, весь в крови. Мы позже эвакуировали всех раненых по дороге, прикрывшись БТРом. Мой друг скончался. Это мы узнали позже, а пока шел бой. Мы отстреливались.

Мы на БТР отъехали на исходную. Ночевали вместе с 1-й группой. Они в бою потеряли 7 человек, им было еще тяжелей днем. Мы сели возле костра и молча все сушились. Я достал пузырь чеховской водки, помянули молча и молча разбрелись спать кто куда. Все ждали завтрашнего дня. Возле костра пацаны рассказывали про погибших в 1-й группе. Такого я никогда еще не видел и не слышал. Этого героизма Россия не оценила, как и подвиг всех ребят, воевавших в Чечне.

Меня поразили слова одного идиота-генерала. Его спросили, почему подводникам, затонувшим на «Курске», семьям выплатили по 700 тыс. рублей, а семьям погибших в Чечне до сих пор ничего не выплатили. Так он ответил, что это были незапланированные жертвы, а в Чечне - запланированные. Значит, мы, выполнявшие свой долг в Чечне, мы уже запланированные жертвы. И таких уродов-генералов очень много. Всегда страдал просто солдат. И в армии всегда было два мнения: тех, кто отдавал приказы, и тех, кто выполнял их, а это мы.

Переночевав, нам привезли поесть и нашу водяру - на немного сняла напряжение вчерашнего боя. Перегруппировавшись, мы вошли в село по прежним маршрутам. Мы шли по следам вчерашнего боя. В доме, где мы находились, выгорело все. Кругом было много крови, отстрелянных гильз, разорванные бронежилеты. Зайдя за свой дом, мы нашли трупы боевиков.

Они были спрятаны в ямах в кукурузе. В одном из подвалов нашли раненых наемников. Они были из Москвы, с Питера, с Перми. Они кричали нам, чтобы их не убивали, у них семьи, дети дома. А мы как будто из детдома сбежали в эту дыру. Мы их всех расстреляли. Выезжали из села ночью. Все горело и тлело. Так еще одно село стерла война. На душе было мрачное ощущение от увиденного. За тот бой боевики потеряли 168 человек.

Я до того замерз, что рук не мог вытянуть из карманов. Кто-то достал фляжку спирта и предложил согреться, надо было его только разбавить. Мы послали к арыку двоих. Один стал воду набирать, другой остался на прикрытии. И в это время навстречу им спустилось человек 15 боевиков. Расстояние было метров 25-30, были сумерки, и все было видно. Они шли смело в открытую и без дозора. Они ошалели, увидев нас, и встали. Наши кинулись к нам обратно. Боевики не стреляли. Я стал будить ребят.

Мы ударили первыми из КПВТ. Начался бой. Я сел возле переднего колеса БТРа и стал стрелять. Заработал пулеметчик наш, ударил танк, боевики стали отступать. У них было много раненых и убитых. Наводчик танка в темноте не ориентировался, и я побежал к нему и попал под выстрел танка. Меня здорово контузило. Я не мог прийти в себя минут 20. Меня оттащили.

Я подполз к пулеметчику и отстреливались с ним. У нас был плотный огонь. В ответку боевики по танку из гранатомета попали перед ним в бугор. Но если в него не попали, давай стреляй дальше. Бой шел около часа. Утром мы обалдели, перед нами были кровавые дорожки. Они тянули своих. Оторванные части тела - это мы с КПВТ покрошили их. Мы подбежали и стали собирать трофеи - автоматы, гранатометы, разгрузки. Неожиданно раздались выстрелы и разрывы гранат. Оказывается, боевики-раненые, попавшие к нам в засаду. С тяжелыми ранеными были 2 уцелевших боевика, и они себя вместе с ранеными взорвали.

Этой ночью была попытка прорваться мелкой группы из 3 человек. Они вышли на нашу группу, их остановил дозорный, спросив у них пароль в темноте, они в него кинули гранату, она, отскочив от дерева, упала рядом с расположением группы, и оттуда сразу заработал ПК, пулемётчик тоже ударил по этой группе со своего ПК. Они были все изрешеченными. Наутро прибежали «звезды экрана» - омоновцы, через которых они прошли незаметно, и стали позировать с трупами боевиков и фотографироваться. Козлы…

В отряде появилось много пустых кроватей со свечами и фотками ребят. В отряде мы помянули всех и вспомнили их живыми. На душе было тяжко. Потеряв своих ребят, мы остались живы. Сидели, гуляли вместе, а теперь их нет. Остались только одни воспоминания. Был человек, и теперь его нет. Вот рядом щелкала эта смерть зубами и забрала себе, кто ей понравился. Иногда привыкаешь к мысли, что сам окажешься когда-нибудь там и твое тело превратится в прах. Иногда хочется ощутить своего друга рядом, посидеть, отвиснуть, а его нет, остались лишь одни съемки, где лица их, живых. Все были отличные парни, и если мы их забудем, они точно умрут. Отдыхайте вечно, братишки. Мы вас не забудем, когда-нибудь там увидимся.

По рации командира 2-й группы, вышел один боевик, что Аллаху все видней и он видит, кто воюет за веру, и стало ясно, что наш братишка погиб. Мы пошли по ихнему маршруту, командир отряда орал, чтобы мы шли быстрей, но по нам долбили с 2-х сторон - с леса и с соседней улицы. Мы шли сквозь дома. Разбившись на группы, мы пошли вперед.

Слышно было, что бой идет где-то впереди. Хотели выйти на огороды, но по нам опять ударили из леса с граника. Вдруг впереди нас мелькнули тени. Одна в окне, другая метнулась в подвал. Я машинально бросил туда гранату, Копченый очередью ударил по окнам. Когда пошли смотреть результаты, там было 2 трупа - дед да бабка. Не повезло. Была еще одна попытка прорваться, но она тоже ничего не дала. Трупы (духов) потом порезали: уши, носы. Солдаты озверели от всего происходящего.

С утра нас вызвали в штаб с моим другом. Там сказали, что на сопровождение. Мы недовольные пошли в штаб, потому что через 2 часа отходила колонна, а нас отправляли на какое-то сопровождение. Мы пришли туда, и генерал-майор дивизии нашей вручил нам первые награды - медаль … за спецоперацию еще в октябре 1999 г. Для нас это было неожиданностью. Повесив на грудь, мы тронулись колонной. Заплатив проводнице сверху 500 рублей, мы забились в вагон. Разложив все свои вещи, мы, бросив медали в стакан с водкой, стали обмывать их. Третьим тостом помянули погибших ребят, и каждый уснул, где мог. Уж слишком для нас тяжелая была та командировка.

После всего пережитого я стал сильно бухать. Часто стали скандалить с женой, хотя она была беременная, я все равно отрывался на полную катушку. Я не знал, что со мной будет в следующей командировке. С моим другом, который поселился у меня, мы отрывались по полной. Я даже и не пытался остановиться. Внутри у меня надломилось, и я стал холодно относиться ко всему. Домой приходил ночью и навеселе.

Жена все больше расстраивалась, и мы ругались. Она плакала. Я ее даже успокоить не мог. Дни близились к новой командировке, и я остановиться не мог, я не знал, что там будет. Мне трудно описывать этот период, потому что он был весь на противоречиях, эмоциях, ссорах и переживаниях. Особенно последний день перед командировкой. Я поехал на базу, там мы налупились и пробухали до утра.

Домой я явился часов в семь утра, до отъезда было 1,5 часа. Открыв дверь, я сразу от жены получил пощечину. Она прождала меня всю ночь, стол собрала даже. Я молча взял вещи и ушел на поезд, даже не попрощавшись. Слишком много было ссор и переживаний за этот период. В поезде наша смена гуляла, я лежал на полке и осознавал все происшедшее со мной. Было тяжко и больно внутри, а прошлого уже не вернуть и не исправить, и это еще больней отдавалось…

По дороге кто спал, кто бухал, кто шлялся из вагона в вагон от делать нечего. Приехали в …, на улице зима. Снег и мороз. Разгрузились. Одна половина отряда полетела на вертушках, другая пошла своим ходом. На броне было ехать холодно, но надо. Рассовали БК по разгрузкам и поехали. Переночевали в …. полку.

Нас поселили в спортзале, спали на полу в спальниках. Сели за небольшой столик, сделали коктейль - 50 г спирта, 200 г пива и 50 г рассола - и согрелись, что у некоторых крышу сорвало неплохо, что передрались между собой. На утро было тяжело просыпаться, но мы на плацу сделали спецназовскую «визитку», и пулемётчик с ПК дал очередь в воздух. После всех этих похождений этот полк был в шоке, похоже, таких концертов никто не устраивал, они нас запомнят надолго. Да, так и надо спецназу вести.

Фэйсы получили информацию о каких-то шахидках. Мы туда выдвинулись в это село и взяли трёх обкуренных баб. Одной было лет сорок, она была у них вербовщица, главная. Они все трое были под наркотиком, потому что все нам улыбались. Их на базе допросили.

Старшая сознаваться ни в чём не хотела, а потом, когда ей в трусы электрошок засунули, стала говорить. Стало ясно, что они планировали сделать теракты, чтобы взорвать себя и много людей у нас дома. У них документы и много чего нашли в доме. Мы их расстреляли, а трупы распылили тротилом, чтобы вообще следов никаких не было. Мне было это неприятно, я до этого женщин не трогал и не убивал. Но они сами получили, на что напрашивались.

Уж слишком много отряд пережил. Мы потеряли около 30 человек убитыми и около 80 ранеными. А это слишком много не только для отряда, но и для матерей погибших. А им ведь не ответишь на вопрос, почему ты остался жив, а мой сын погиб, и на этот вопрос никто не ответит. Слишком тяжело было смотреть матерям в глаза. А ничего не поделаешь и не изменишь. Нас подняли в 4 утра. Засада разведки взяла на водокачке связного, и была перестрелка. Нам нужно было выехать туда и забрать брошенное СВД и пленного.

Снова мы поехали туда. Шел дождь. Взяв его, им оказался молодой чех, лет 15, мы его попытали. Я в него выстрелил, т.е. рядом с головой, и [он] стал сдавать всех. Он нам сдал про ихние лагеря, схрон и несколько связных, связиста. Пока мы его допрашивали, нас обстреляли из леса, мы приготовились к бою, но ничего не произошло. Мы стали разрабатывать данную информацию.

Чтобы проверить достоверность, мы решили взять схрон, а потом адреса. С 1-й группой мы на 4 коробках поехали в село, взяли схрон быстро. Там было 2 «шмеля», тротила кг 8 и 82-мм мина, этого было достаточно, чтобы спасти кому-то жизнь. И тут же мы поехали на адрес связиста боевиков. Мы быстро ворвались в дом, оцепив его со всех сторон. Его нашли в заброшенном рядом доме. Мы затащили его к БТР. Чех, который сдал нам его, опознал, и я его держал на мушке, засунув ему в ребра пистолет.

Мы быстро свернулись и поехали на базу. После недолгих истязаний связиста он нам тоже сдал немало адресов. И было решено брать сразу по горячим следам. Опять поехали на адрес подрывников, которые были замешаны во многих подрывах. Подъехав к дому, они нас заметили и стали уходить огородами. Наша группа ворвалась в дом, мы брали рядом стоящие дома, прикрывая штурмовую. Увидев убегающих, наш дозор открыл стрельбу. Одного взяла штурмовая, одного привалили мы, а старший ушел. Труп мы забрали на соседней улице, никто не видел. И быстро на базу. Уже собиралась толпа митингующих.

На базе все боевики были опознаны, и с них жестким методом скачивалась информация. Убитого боевика решили стереть вообще с лица земли, обмотав его тротилом и взорвав. Это надо было сделать утром, часов в 4:00, чтобы не было свидетелей. Всю информацию передали в разведотдел. Хотелось спать и жрать. Уснул, не помню, часов в 2:00. С другом посидели за кружкой спиртика. Послабило немного, но ненадолго.

Меня подняли в 4:30, надо было убирать этого боевика с лица земли. Завернув его в целлофан, мы поехали на Сунженский хребет. Там нашли яму с болотной жижей. Пуля ему вошла в бедро и вышла из паха, он не прожил и получаса. Бросив его посередине ямы, я положил ему кг тротила на лицо, другой между ног и отошел метров на 30 и подсоединил к аккумулятору, раздался взрыв. Мы пошли осматривать место.

Стоял трупный запах, и никаких следов крови. Внутри никаких эмоций. Вот так пропадают без вести. Всегда жалко было ребят. Сколько потерь, сколько боли. Иногда задумываешься, не напрасно ли все это, для чего и ради чего. Родина нас не забудет, но и не оценит. Сейчас в Чечне все против нас - закон, Россия, прокуратура наша. Войны нет, а ребята гибнут.

Снова дома… Когда я был в отряде, приехал мой друг и сказал со смешком, что моя жена родила. От неожиданности я аж растерялся. Зашли обмыть, и время растворилось в пространстве. Короче, жена родила в понедельник, я появился только дня через 3. Она обиделась на меня, я там появился навеселе. Она попросила меня купить ей лекарство, я пошёл в аптеку. Мы купили что надо и забрели в местный кабачок, и там я потерялся еще на сутки… Через несколько дней мы забрали жену с ребёнком домой. Я взял на руки свою малышку, такая прелестная крошка. Я рад…

Мы отдыхали от какого-то левого выезда. Где-то утром раздались сильный взрыв и стрельба, нас подняли в ружье. Выехала одна группа. Оказалось, на фугасе подорвался БТР. Погибли 5 человек и 4 ранены были. Убитых положили на вертолетной площадке. Наша группа вышла смотреть на погибших. Стояло молчание, у каждого были свои мысли. А смерть была где-то рядом… Сейчас шла война еще жестче. Раньше хоть видели, с кем, и знали, в кого стрелять, а сейчас надо все время ждать, когда в тебя долбанут первым. А это значит, ты стреляешь уже вторым.

Кругом была одна подстава и эта грязная война, ненависть и кровь простых солдат, не политиков, которые завязали все это, а простых ребят. Помимо этой подставы кидали с деньгами, с боевыми, одно болото, короче говоря. А мы, несмотря на это, делали свое дело и выполняли эти тупые приказы. И приезжали снова в командировку. У каждого на это свои причины и свои мотивы. Каждый оставался самим собой.

В селе были убиты два фээсбэшника и двое с «Альфы». Всю кочующую группировку снимают с операций и бросают в село. Все работали на результат, чтобы отомстить за ребят с «Альфы». Шли жесткие зачистки в селе. Ночью мы привозили чеченцев на фильтр, а там с ними жестко работали. Мы же ездили по селу и окрестностям в надежде найти трупы фээсбэшников. Потом немного прояснилось, что именно случилось. В целях проверки информации в село въехали альфонсы и фэйсы-опера.

Ехали на двух машинах. Первой шла «шестерка», сзади шел уазик медпомощь. В центре села почему-то 06 поехала на базар, а бухашка пошла дальше. На базаре 06 блокируют и расстреливают боевики, в эфир наши успели передать только одно, что «нас заблокировали». Когда бухашка с альфами въехала на базар, бабы местные подметали стекла и смывали кровь.

Еще минут 5 - и не нашли бы следов, но все и так провалилось куда-то как сквозь землю. Только на 2-е сутки нашли трупы двух фейсов при въезде в село. Утром мы на БТР проскочили мост и подъехали к месту, где все произошло. Рядом с трупами стояла сгоревшая 06. Трупы были сильно изуродованы, видно, их пытали. Потом подъехали с «Альфы», по рации передали своим…

Вернувшись на базу, нас обрадовали, что мост, через который мы ехали, был заминирован, фугас не сработал. И где были трупы, в 3 метрах была зарыта 200-литровая бочка с 2 фугасами и наполненная свинцовыми бочонками. Если бы она сработала, то трупов было бы гораздо больше. С утра поехали по адресам. Первый адрес взяли быстро, двоих. Бабы подняли хай-фай, уже на улице. Собралась толпа, но мы, затолкнув двух чехов, уже летели на фильтр за село. Там их передали «термитам». Поехали на другой адрес, взяли молодого чеха и пожилого. Возле фильтра их выкинули с мешками на головах, и бойцы попинали от души, после их отдали фэйсам.

Выехав в село, мы получили приказ развернуться и войти в соседнее, там была обнаружена банда боевиков, которая сделала засаду. Переехав реку на БТРах, мы вошли в то село. Братишки из другого отряда уже вступили в бой с боевиками и плотно их прижали, окружив их, они отчаянно сопротивлялись. И попросили у своих помощи, в ответ боевики ответили, чтобы те приготовились стать «шахидами», окруженные боевики не захотели становиться шахидами, мол, еще рано, тогда вам только Аллах поможет, но одна группа откликнулась и пошла на помощь, мы на нее и вышли, и расколошматили.

Нас послали искать РПК, брошенный во время перестрелки боевиками. Мы не нашли его. И я со злости от всего происходящего избил боевика. Он упал на колени и рыдал, что не помнит, куда его кинул. И мы его потащили на веревке, привязав к БТРу.

Сегодня у моего ребёнка день рождения. 5 лет. Мне так хотелось поздравить, но я был далеко. Я обещал купить попугая, но сделаю это, только когда приеду. Я так соскучился, мне очень семьи не хватает. Я знаю, как они ждут своего папочку, я однажды увидел, как мой ребёнок молится за меня. У меня аж душа содрогнулась. Все по-детски чисто и от души, у Боженьки просил за папу и за маму и чтобы у них все было хорошо. Меня это сильно растрогало.

Приехав на базу, расположились и поужинали, когда хавали, раздался выстрел, как потом оказалось, солдат наш выстрелил в другого, который ночью пошел, не зная пароля, куда-то. Ранение было тяжелое, в живот, входная толщиной с палец, выходная с кулак. Ночью повезли на вертушку. Выживет ли - не знаю. Война становится непонятная, свои своих. И иногда доходит до абсурда и непонятства, и без смысла, за что и за кого. Вечером посмотрел на свою медаль… которую вручили перед отъездом. Приятно, конечно. И приятно, когда вовремя ценят. Спал плохо, всю ночь долбила в горах артиллерия.

Утром мы поехали в …, там солдат завалил 2 офицеров и мента и смылся с части. Остановились мы возле N, искупались и постирались, тут осталось две недели - и домой. Последнее время очень хочется, наверно, сильно соскучился, хотел просто заняться домашними делами и отвлечься от всего этого дерьма. Мы расположились на отдых, местные нам привезли хавку, и только мы приступили к еде, нас снимают с этого места, даже желтобрюха пришлось обдирать на скорую руку. Приехали на прежнее место, откуда начинали искать этого урода. И в темноте уже доделали все свои дела. Вырубился не помню как, смотрел на звезды и уснул.

Часов в 8 стало известно, что этого урода завалили под утро. На что он надеялся, не знаю. Крайняя операция была в N, и потом мы поехали на базу. Даже не верилось. Ехали через Чечню круто, с милицейскими мигалками на БТРах и американским флагом для прикола. В этот день все были в ауте, и мы для всех были самые-самые, никто больше не побывал ни в каких переделках. Вокруг нас был ажиотаж, на душе было обалденно, мы ждали смену. По дороге наш водитель таранил все чеченские машины, хоть на дороге мы наводили своим БТР ужас, и все боялись нас.

У меня с самого начал было плохое предчувствие. Начальник разведки был уверен, что все будет хорошо. Мы в этот день сходили искупались. А под вечер пошел ливень, такое ощущение, что, мол, пацаны, сидите дома. …Палатку нашу затопило, бегали крысы по палатке. У меня еще сильные сомнения закрадывались насчет всей этой операции. Заснуть до 2 ночи не мог - закрываю глаза и вижу только темноту. В населенный пункт заехали в полной темноте, коробки оставили на окраине улицы, сами на адрес вышли в пешем порядке. Прикрывала нас 1-я группа.

Окружили дом тихо, по штурмовой лестнице быстро перелезли через забор. Во дворе каждый встал на свое место. Я шел третьим сбоку, сзади мой друг. Быстро рассредоточились. Старший группы уже взломал двери, и в это время раздались выстрелы с обратной стороны дома. Пули попали в него, у него в разгрузке взорвалась дымовая граната. Меня в сторону оттолкнул кто-то и сам в дыму пропал. Я на спине отполз за двор. Пацаны вытащили командира отделения.

Он был тяжелый. Пуля прошла между пластинами в бок и вышла чуть выше сердца. Мы положили его на БТР, и он уехал. Начали проверять людей - одного не хватало, начали искать. Из дома били короткие очереди. Дом оцепили, мы не стреляли, потому что это была подстава. Нас бы всех, как потом выяснилось, посадили бы, если бы разнесли дом. У нас не было на тот момент таких прав.

Руки были просто связаны. Оказалось, что даже не было боевого распоряжения на эту операцию. Нужен был результат. Оказалось, что наш показчик, он хотел свести счеты с тем, на которого мы вышли, нашими руками, а за это пообещал несколько АК шефу. Мой друг лежал перед дверью. Пуля одна вошла в голову под шлем, развернула, и другая вошла в позвонок. В какой-то из этих моментов он оттолкнул меня от двери и тем самым спас мне жизнь.

А по станции нам передали, что командир штурмового отделения скончался на взлетке. Доктор сказал, что он бы не выжил: сосуды поверх сердца были разорваны пулей. Одна-единственная очередь вся вышла в него, и только одна оборвала жизнь. Внутри меня все опустело. Предчувствие меня не обмануло. Когда приехали на базу, пацаны лежали на взлетке в мешках. Я раскрыл мешок моего друга, взял его за руку и сказал: «Прости».

Второй лежал уже опухшим в мешке. Шеф даже не вышел с пацанами попрощаться. Он был в жопу пьян, на тот момент я его возненавидел. Ему всегда было насрать на простых бойцов, он на них делал себе имя. Потом меня он отчитал на совещании, при всех унизил за эту операцию, сделав крайним во всем, попрекнув пацанами. Сука. Но ничего, вечным ничего не бывает, когда-нибудь ему за все и за всех воздастся.

Задумываешься, может, хватит, на сколько еще хватит сил. А надо ли еще, может, заняться своей жизнью. Пожить для семьи, детей, любимой жены, которой надо ставить памятник за все страдания со мной, переживания, ожидания. Наверное, надо завязывать, а может, еще немного? Не хочу останавливаться на достигнутом, хочется большего, хочется спокойствия и достатка, уюта домашнего. Я добьюсь этого.

Прошел еще один год моей жизни. Прошедший год был очень скверный. Погибло много друзей моих. Те люди, которые по службе и по жизни были со мной, их теперь нет. …Много сейчас задумываешься над своей жизнью, поступками. Может, чем взрослее, тем больше задумываешься об этом. Пусть от меня останутся эти строчки. В них моя жизнь. Моя. Жалко об одном, что, если в некоторых боевых столкновениях сделал бы немного по-другому, может быть, и ребята остались бы живы.

Может быть, жизнь берет свое, судьба тоже. Я так соскучился по дому, надоедают уже эти командировки. Оказывается, проще воевать с врагом внешним, т.е. с тем, кто стреляет в тебя, чем с «врагами» своими внутри отряда. Очень для меня обидно, что так произошло. Воевал, и в один миг все превратилось в пыль. Я отряду отдал 14 лет своей жизни, очень многое и многих потерял.

У (меня) много и приятных воспоминаний, но только о тех, кто действительно отдал свою жизнь за отряд. Время и жизнь, как всегда, по своему закону расставят все на свои места. Жаль, что ничего не исправишь в этом, а только стараешься не повторять своих ошибок и жить по-нормальному. Закончилась моя служба в спецназе. Отряд мне много дал и много забрал. Очень много у меня воспоминаний осталось в жизни.

«Не стреляй, дурак, — меня дома ждут»

В 1995 году, отслужив срочную в ВДВ, я хотел продолжить службу в «крылатой гвар­дии» по контракту. Но разнаряд­ка была только в пехоту. А уж там я настоял на разведке. Наш разведвзвод в батальоне был нештатным. По крайней мере так говорил комбат. Но вооружение и обеспечение были на высоте. Только в нашем взводе из всего батальона были две БМП-2 и БРМ.

На БМП моего отделения, на левом фальшборту, я написал белой краской: «Не стреляй, дурак, - меня дома ждут». Мы были вооружены по максиму­му: пистолеты, автоматы, пулеметы, ночные прицелы. Был даже большой пассивный «ночник» на треноге. Этот список дополняли маскхалаты и «горники». Кроме разгрузок, нам и желать было нечего. Командир взвода старший лейте­нант К. был личностью неоднознач­ной. В прошлом боец ОМОНа, уво­ленный то ли за пьянку, то ли за мордобой. Снайпер Санек, мой земляк, тоже контрактник. Я — разведчик-гранатометчик. Остальные срочники.

По прибытии в Чечню нашему батальону была поставлена задача по охране и обороне аэропорта Север­ный. Часть батальона разместили по периметру аэропорта. Другая часть, в том числе штаб и мы, разведчики, расположилась недалеко от «взлетки». Наши «крутизна» и самоуверенность чувствовались во всем. Все палатки в лагере были закопа­ны по самые верхушки, и только три наших торчали, как «три тополя на Плющихе».

По первости мы обложи­ли их ящиками из-под НУРСов, кото­рые собирались наполнить землей. Но прохладными ночами наши ящики сгорали в топках буржуек. Мало того, в палатках мы устроили нары. Слава богу, что не нашлось желающих обстрелять нас из минометов. Через некоторое время в батальо­не появились первые потери. Одна из БМП наехала на противотанковую мину. Механик-водитель был разо­рван, наводчик контужен. Десант с брони разметало в разные стороны. После этого участников подрыва можно было легко узнать по форме, окрапленной машинным маслом.

Батальон подвергался редким обстрелам, хотя активность «духов» вокруг Северного наблюдалась. Видимо, этот фактор и наше желание работать по профилю подтолкнули командование организовать наблюдение в местах наибольшей активности боевиков. БМПВ дневное время мы стали объез­жать блокпосты нашего батальона на одной или сразу на всех трех маши­нах. Узнавали подробности обстрелов, места работы «ночников» и т.д.

В ходе этих разъездов мы старались охваты­вать по возможности большую территорию. Во-первых, брало верх любо­пытство, а, во-вторых, этим мы хоте­ли скрыть свой повышенный интерес к району аэропорта. Один из таких выездов чуть не закончился трагедией. Мы выдвину­лись всем составом, на трех маши­нах. На первой «двойке» командир расположился на башне, плюс на броне расселось еще несколько разведчиков. Не успели отъехать и нескольких сот метров от «взлетки», как вдруг сзади что-то грохнуло. В ушах звон, в голове растерянность. Что случилось, блин?

Оказывается, по нам долбанула из пушки… следо­вавшая за нами «двойка». Командир истошно кричит: «Стой машина!» Не снимая шлемофона и не отсо­единяя гарнитуры, делает ориги­нальное сальто в воздухе и падает на землю. Пулей залетает на вторую БМП и начинает костерить операто­ра-наводчика. Нам крупно повезло. Следующая за нами машина была на расстоянии всего 8-10 метров, шла точно по колее, и только то, что ее пушка была под­нята чуть выше нашей башни, спасло нас от гибели. Тридцатимиллиметро­вый снаряд прошел выше нас, а может быть, даже между командиром и наводчиком. Ехали-то они по-поход­ному, сидя на башне. Самое интересное, что этот же опе­ратор на стоянке техники опять слу­чайно выстрелил. На этот раз из ПКТ.

В тот день командир дал нам команду готовиться к ночному выезду. Выдвигаться должны были небольшой группой на одной машине. Выбрали БРМ. Не только из-за спецоборудова­ния, но и из желания скрыть подмену на посту охраны нашего батальона: днем с этого поста БМП-1 выехала в расположение батальона.

Это был обычный выезд: в батальон ездили за продуктами, водой и почтой. Как только начало темнеть, по­грузились в машину. Все бойцы, кроме меня и командира, спрятались в десантном отделении, и мы двину­лись через пролом в заборе аэропорта в сторону поста. Подъезжаем к взлетной полосе и движемся вдоль нее, чтобы объехать. Нам говорили, что после взятия аэро­порта по «взлетке» гоняли не толь­ко БТРы, но и гусеничная техника. Нам же строго запретили выезжать на полосу. Если на стрельбу и пуски ракет смотрели сквозь пальцы, то этот запрет выполнялся строго.

Итак, едем вдоль взлетной полосы, а навстречу нам начинает разгоняться Ил-76. Его хорошо видно, он весь в огнях. Вдруг командир дает команду повернуть направо и пересечь «взлетку». Механик, не раздумывая, пово­рачивает машину и, как мне кажет­ся, недостаточно быстро пересекает бетонку. Самолет с ревом проносит­ся мимо. Представляю, какие слова отпускали в эти мгновения в наш адрес пилоты. Но, видимо, судьба у этого Ила была такая. Когда самолет отор­вался от земли и набрал несколько сот метров, в его сторону пошла длинная трассирующая очередь. Как нам всем показалось, из КПВТ или НСВТ. По крайне мере был слышен отдаленный звук крупнокалиберного пулемета.

Кто стрелял, мы так и не узнали, но в том районе вроде бы стояло подразделение Внутренних войск. Версия стрельбы была одна - кто-то нажрался.

Иуды

Подъезжаем к посту охраны - кир­пичной будке с прямоугольной кры­шей. С фронта за маскировочной сет­кой скрывалась позиция из мешков с песком. Пехота нашему приезду обрадо­валась. Сегодня у них выходной. В подготовленный капонир загоня­ем БРМ в надежде, что со стороны не заметят подмену БМП. На крыше будки устанавливаем пост с большим «ночником».

После обмена информа­цией начинаем расходиться по мес­там. Командир с двумя разведчиками остался на посту. Меня с напарником он определил на НП, который нахо­дился в воронке на расстоянии 150-200 метров от поста. Чуть дальше трое наших пацанов устроили еще один НП. Лежим час, другой. Тишина. Мой напарник не отрывается от оптики, ему интересно. Для него это первый ночной выход. Он медбрат и почти безвылазно находится в расположе­нии батальона. Шепотом перекиды­ваемся словами. Узнаю, что у него три курса медицинского института.

Вско­ре, естественно, начинаем говорить о «гражданке», бабах, вкусной еде. Так проходит еще несколько часов. Часам к двум ночи звездное небо заволакивают тучи. С фронта подул сильный ветер, поднимая в воздух крошки сухой пахотной земли. Они противно бьют по лицу, попадают в глаза. Начинаю жалеть, что не напро­сился в экипаж БРМ. С этими мыс­лями надеваю капюшон «горника» и отворачиваюсь. Аэропорт во тьме. Только одинокая лампочка качает­ся на ветру где-то в здании аэропор­та. Глазам даже зацепиться не за что. Смотрю на лампочку. И тут меня словно током удари­ло. Сон как рукой сняло. Морзе!!!

То, что я сначала принял за раскачива­ющуюся лампочку, пропадающую в определенной последовательности, было передачей сообщений. Каких? От кого? Кому? Ведь, кроме нас, здесь наших больше нет. Бужу медбрата и, не дав очухать­ся, спрашиваю: «Ты азбуку Морзе знаешь?» «Нет, - отвечает, - а что?» Показываю ему работу стукача. Что делать? Связи с командиром нет, вылазить и раскрывать свое присутс­твие запрещено. Стрелять? До аэро­порта примерно метров пятьсот. Но ведь здесь не ночная Москва 41-гогода, где без предупреждения откры­вали огонь по светящимся окнам. И там свои, пусть и не все. Крупные капли дождя прибивают пыль, а враг все «стучит». Что делать? Стартануть на 500 метров и хотя бы спугнуть его? Или начать стрелять по ближайшему арыку и по своей БРМ, чтобы спровоцировать стрельбу из пушки и тем самым опять же спугнуть или уничтожить «принимающего». Если он, конечно, находится рядом. А если он далеко и с оптикой?

В общем, за те 15-20 минут, что работал враг, я ничего не предпри­нял. Просто не имел возможности. У меня даже не было карандаша и листка бумаги, чтобы записать сигналы, хотя они наверняка были зашифрованы. Но главная причина моего бездействия была все-таки иной, а именно - пресе­чение на корню всякой инициативы в нашей армии. Как только начало рассветать, мы, мокрые и грязные, двинулись на пост. Оттуда я определил, что сигнал шел примерно с четвертого этажа диспет­черской башни. Доложил командиру взвода о ночном событии. Мою информацию дополнил оператор, сидевший в БРМ. Он наблюдал работу «ночников» и слышал передвижение людей.

Коман­дир решил сразу сообщить о случив­шемся в штаб бригады. Нас принял сам комбриг. Выслушав доклад, он, к моему удивлению, рассказал, что это не первый случай передачи информа­ции из аэропорта. И что контрразвед­ка в курсе. Мне стало легче. В конце встречи комбриг по секрету поделил­ся информацией о том, что в гости­нице аэропорта проживает президент Завгаев с многочисленной охраной. Впоследствии мы не раз дежурили на этом посту, но больше сигналов не наблюдали. После этого случая я для себя сде­лал вывод: спутниковые телефоны, современные радиостанции — это, конечно, прогресс, но старые добрые приемы еще рано списывать в запас. Может быть, даже и почтовые голуби когда-нибудь пригодятся. Ведь все гениальное просто.

«Утилизация» по-русски

Через некоторое время нам сооб­щили, что наша бригада (вернее то, что от нее останется) возвращается на место постоянной дислокации. А здесь, в Чечне, на постоянной основе формируется отдельная мотострелко­вая бригада. Мы начали готовиться. И стали свидетелями так называемой «утилизации». Видимо, была команда лишние боеприпасы с собой не брать. Но куда их деть? Место нашли идеальное. Все «лишнее» (а это были патроны от автоматов и крупнока­либерных пулеметов) стали топить в нашем полевом сортире. Потом сров­няли его с землей. При желании это место можно сейчас найти и предста­вить как очередной схрон бандитов. На медаль потянет.

Трагическое и комическое рядом

Переход в разведбат бригады был прост. Загрузили барахло и оружие в машины, проехали 300 метров и ока­зались на месте. Кроме командира и дембелей, все перешли в разведбат. Батальон, как и вся бригада, форми­ровался из отдельных частей. Боль­шинство в батальоне были контракт­никами. Начальный период формиро­вания мне запомнился трагическими, комическими и просто дурными слу­чаями. Итак, по порядку. В один из дней в расположении нашего батальона про­изошел трагический случай.

В райо­не аэропорта и днем и ночью звучали выстрелы. И вот сидим мы в палатке, занимаемся любимым делом: ищем и давим вшей. Вдруг где-то рядом прозвучал двойной выстрел. Значе­ния этому поначалу не придали. Но началась беготня, и мы выскочили из палатки. Поспешили к образовавшей­ся толпе. Тут я увидел тяжело ранен­ного офицера. Ему пытались помочь, кто-то побежал за машиной. Она тут же рванула к находившемуся от нас в трехстах метрах госпиталю. Стали разбираться, кто стре­лял. Виновника нашли сразу. Это был молодой солдат. В палатке, возле которой произошла трагедия, он решил почистить автомат. Не отстегивая снаряженного магазина, передернул затвор и нажал на спус­ковой крючок. Автомат находился под углом градусов 50 (как учили) и никто бы не пострадал, если бы палатка была не вкопана. Но в тот момент рядом с палаткой прохо­дил офицер и две пули попали ему в грудь.

Через 15 минут машина верну­лась с печальным известием: офицер умер. Больше всего меня поразило то, что погибший подполковник МВД прилетел в Чечню всего за два часа до трагедии…

Комический случай произошел 9 Мая. И тут же стало ясно, что от смешного до трагичного один шаг. В этот день на «взлетке» Северно­го должен был пройти парад в честь Дня Победы. Наша рота не прини­мала участия ни в параде, ни в усиле­нии охраны. Большая часть взвода, в том числе и я, находилась в палатке. Я даже задремал, как вдруг раздал­ся взрыв. Взорвалось что-то рядом, да так, что нашу хорошо натянутую палатку очень сильно тряхнуло. А в полотне брезента образовалась дыра. Нас предупредили, что «духи» попытаются устроить провокацию. Хватаем оружие и кто в чем выскаки­ваем наружу.

Напротив лагеря нахо­дился парк нашей техники. А рядом с палаткой стояла БМП-2, из башни которой высунулся наш наводчик (контрактник) по кличке Фээска. Глаза - по пять копеек. Наводчик он был не кадровый, и захотелось ему лучше изучить матчасть. Так как стрельба из ПТРК «Конкурс» - удо­вольствие дорогое, знания у него были чисто теоретические. Вот и решил онпотренироваться. БМП стояла кор­мой к палатке метрах в двадцати, и к нам залетела задняя крышка ПТУРа. А куда улетела сама ракета, тут же уехали узнавать.

К счастью, от взры­ва никто не пострадал. Фээска же на неделю засадили в зиндан. Через несколько дней мы узнали комическое продолжение этого слу­чая. Якобы дело было так. Едет коман­дующий группировкой принимать парад. С ним в машине сидит жена, которая приехала в Чечню проведать мужа. Он ее успокаивает, мол, обста­новка налаживается, здесь почти не стреляют. И тут вдруг раздается взрыв и где-то сверху проносится ракета. Может быть, это и байка, но в тот же день все стволы пушек были подняты на максимум, а ПТУРы сняты.

В армии постоянно приходится сталкиваться с глупыми, дурными приказами. Выполнять их - неразум­но. А не выполнять нельзя. За приме­рами далеко ходить не надо. Утренняя зарядка, как известно, неотъемлемая часть распорядка дня. Но всегда быва­ют исключения. Наш же комбат так не думал. Утром в одно и то же время личный состав батальона с голым торсом и без оружия устраивал забе­ги за охраняемой территорией брига­ды. Наши доводы об опасности такой зарядки (достаточно было бы двух пулеметчиков или несколько МОНок и ОЗМок, чтобы батальон перестал существовать) долго не находили понимания у командования. Фактов, подобных этому, - сотни. Но сколько усилий надо порой приложить, чтобы побороть глупость!

В краю непуганых «духов»

Команда на сбор поступила как всегда неожиданно. Состав: две неполные роты и французский жур­налист Эрик Бове. Так представил его начальник штаба. Внешне типичный француз, по-русски - ноль, по-анг­лийски изъясняется неплохо. Колонна двинулась в горы. По пути к нам доба­вилось пять человек, терские казаки. Причем их откомандировали к нам официально.

Трое были вооружены АКМами, один - РПК, а пятый был и вовсе без оружия. Всех их мы конечно же щедро снабдили патронами и гра­натами, безоружному дали два РПГ-26. Познакомившись с ними поближе, узнали, что они из одной станицы, а безоружный казак в чем-то провинил­ся и в бою должен был искупить свою вину. Кстати, оружие ему предстояло добыть в сражении. Доехав до предгорий, колонна остановилась в бывшем пионерском лагере. А наутро по «козлячьим» тро­пам мы на технике двинулись наверх. Без брони в этом краю непуганых «духов» биться с ними было край­не опасно.

В горах Чечни

Наши отцы-командиры выбрали тактику «море огня». Голов­ная «двойка» из пушки пробивала дорогу. Вот где щепки летели! Осталь­ные машины держали стволы «елоч­кой», периодически простреливая фланги из ПКТ. Как только заканчи­вались снаряды у головной машины, ее место занимала следующая. Вскоре дошли до нужного района и сразу же заняли круговую оборону. До позиций «духов» всего ничего, и, посоветовав­шись, начальник штаба дает команду на продвижение: пока враг не опом­нился и не начало темнеть, нужно спешить.

В пешем порядке подходим к возвышенности. Решаем провести разведку боем. Прячась за деревьями, перебежками двигаемся к вершине. Тишина. Уже видны амбразуры, а шквального пулеметного огня все нет. Может, они подпускают нас поближе? С правого фланга несколько пацанов рывком заскакивают на вершину. И сразу же начинают кричать, что здесь все чисто. Оборонительная позиция боевиков оказалась пуста. Два костра еще догорали…

Осмотрев позицию, я поразился тому, как грамотно она была оборудо­вана. Сразу чувствовалась работа или руководство профессионалов. С трудом загоняем машины на вершину и занимаем удобные пози­ции. Дали команду каждому развед­чику сдать одну Ф-1 для минирова­ния подходов к теперь уже нашему опорному пункту.

Гранат набралось небольшая куча, а вот с проволочны­ми растяжками возникла проблема. Их оказалось всего несколько штук, Выход нашли по-армейски прос­то. Решили пальнуть ПТУРом. Уже наученный опытом, отхожу подальше. Но тут сработал закон подлости - слу­чилась осечка. Наводчик быстро снял не выстреливший ПТУР и столкнул его по склону вниз. Хорошо, что стре­ляли не по «Абрамсу» или «Брэдли» в реальном бою.

Вторая попытка. Ракета улетела в лесной массив. «Золотой» проволоки хватило на всех. Начинает темнеть. То, что «духи» оставили позиции без боя, для нас большая удача. На подступах к ним мы могли потерять треть нашего отряда. Это подтвердилось на следующий день, когда мы сдали эту пози­цию пехоте. Несколько человек у них подорвалось на противопехотных минах, установленных за деревьями.

Самое интересное то, что мы накану­не облазили все склоны, но не полу­чили ни одного подрыва. Ночь прошла спокойно. Эрик с казаками до рассвета отмечали «взятие Бастилии». И утром он уже умело матерился. Поначалу Эрик был несколько брезглив и не желал есть облизанной ложкой из общего котел­ка. Но голод не тетка, и он «полю­бил» простую солдатскую пищу. Если француз не врал, то он был знаком с Клаудией Шиффер. Как тут не поза­видуешь мужику?! И вообще отно­шение у нас к этому иностранному фотокорреспонденту было намного лучше, чем ко многим представителям отечественных СМИ. Может быть, из-за того, что мы не читали французских газет? Через несколько дней Эрик уехал в Грозный на «продуктовом» БМП. А мы получили новое задание.

Иуды-2

Наша колонна прибыла в задан­ный район. Технику с экипажем решили оставить. Приказ был такой: ночью скрытно выйти к месту бази­рования боевиков, собрать развединформацию и по возможности унич­тожить базы бандитов. В проводники нам дали трех солдат из другого полка. Наскоро поужинав и нагрузившись оружием и боеприпасами, мы двину­лись в лес. Всю ночь шли в горы. Часто останавливались, прислушивались. Была реальная опасность нарваться на засаду. К рассвету добрались до нуж­ной высоты.

Она представляла собой возвышенность с вершиной 40×30 мет­ров. С одной стороны был небольшой обрыв и деревья, с другой - пологий спуск и редкие кусты. Через вершину проходила еле заметная дорога. Куда она шла, мы не знали. Отряд наш вместе с казаками состоял примерно из сорока чело­век. Из офицеров были замкомбата, начштаба, два или три командира взвода. Половина разведчиков - кон­трактники. Из вооружения — один АГС, три ПКМа, почти у каждого РПГ-26, а у офицеров еще и по «Стечкину» с глушителем. И, естественно, автоматы. За ночь пути все устали, хотелось спать.

Треть засела в боевое охранение, остальные стали отды­хать. Прошло не больше часа, как послышалась работа машины, судя по шуму, грузовой. Начштаба соб­рал небольшую группу для разведки, которая двинулась на шум. В группу вошли лишь те, у кого автоматы были с ПБС и пулеметчик. Тогда я впервые за службу пожалел, что мое штатное оружие - АКС-74. Проходит немного времени, как вдруг утреннюю тишину пронза­ет длинная очередь из ПК. И снова наступает тишина. Все, кто спал, проснулись. По рации связываемся с группой. Те сообщают: «Все нормаль­но, идем с трофеем». Приходят, ведя двух чеченцев, один из которых хрома­ет. Все, кто входил в группу, возбуж­дены, настроение на подъеме.

Рассказ их был кратким: выдвинулись, все наготове, оружие заряжено. Чем даль­ше шли, тем сильнее был слышен шум машины. Вскоре увидели ее. Это был ГАЗ-66 с будкой. Как ни странно, но вездеход буксовал на месте. Подошли поближе, благо лес скрывал группу. В кабине сидели двое. Но кто они? Судя по одежде, гражданские. Вдруг у пас­сажира в руках мелькнул ствол авто­мата. Решили произвести захват. В этот момент машина стала понемногу выкарабкиваться и могла в любой момент сорваться с места. Уда­рили из нескольких стволов. Водитель получил с десяток пуль сразу. Пасса­жира хотели взять живым, пользуясь фактом неожиданности.

Но пуле­метчик решил внести свою лепту, и это было первой ошибкой. Он ударил из ПКМа. Тишина была нарушена. Подскочившие разведчики вытащи­ли ошарашенного и раненного в ногу бандита, вместе с ним вывалился и АКМ. Водитель повис на рулевом колесе. Его автомат лежал сверху над двигателем. Распахнув дверь будки, обнаружили еще одного бандита, ору­жие которого находилось рядом с ним. Никто из боевиков не успел восполь­зоваться автоматами, хотя у всех троих патроны находились в патронниках.

В лагере стали изучать захва­ченные трофеи. Улов был хорошим. Три абсолютно новых АКМа, вещ­мешок, полный патронов в пачках, радиостанция «Кенвуд». Но главной находкой было не это.

Нас поразила картонка размером 10×15, вернее то, что на ней было написано. Там были информация, касающаяся наше­го отряда. Частоты и время выхода в эфир нашей рации. Позывные нашей колонны, отряда и руководства отряда с фамилиями, именами, отчествами, званиями и должностями, количест­вом личного состава и техники.

Две недели назад наша колонна вышла из Северного, а враг все о нас уже знал. Это было предательством на уровне командования. Перевязав раненого бандита и разделив захваченных в плен, начали их допрос. И сразу ответ: «Моя твоя не понимай». Пришлось воздействовать физически. Сразу оба заговори­ли по-русски. Но врубили дуру. Нача­ли вешать нам «лапшу», дескать, они мирные пастухи, в шесть утра поехали в милицию сдавать оружие. И все! За их «забывчивость» можно было поста­вить им пять.

Через несколько часов мы отправили их вниз, о чем позже пожалели. Нам бы тут же собраться и уйти. Ведь враг знал о нас все, а мы о нем - ничего. Но мы не ушли. И это было нашей второй ошибкой. Я решил все-таки поспать. Но как только уснул, раздались автоматные очереди, причем близко. Оказывает­ся, двое «духов», болтая между собой, шли по дороге в нашу сторону. Охра­нение их заметило в самый послед­ний момент, когда они подошли на 30 метров. Молодой срочник вместо двух прицельных выстрелов из положения лежа, встал в полный рост и от бедра веером начал «поливать» боевиков.

В тот день ошибки допускали не толь­ко мы, но и «духи». Судя по следам крови, один из бандитов был ранен, но, метнувшись в лес, оба они скры­лись. Этот эпизод стал нашей очеред­ной ошибкой.

Немного поспав и допив остат­ки воды, захотели поесть. Но с этим были проблемы. Правда, ближе к вечеру сам Бог послал нам еду, кото­рую мы успешно упустили. И снова из-за нашего разгильдяйства и само­уверенности. Дальних «секретов» у нас не было, а охранение не заметило, как с дру­гой стороны к нам на горку заехал «Чапай» с автоматом за спиной. Он, видимо, был сильно удивлен, увидев вокруг себя русских солдат. Впрочем,этот «визит» чеченца был неожидан­ным и для нас. Первым среагировал казак с РПК. Пули ушли вслед всаднику, метров через 100 он свалился с лошади, но все равно дал деру. Мы попытались его догнать, однако лишь нашли сумку и следы крови на месте падения. Чья была кровь, не знаю. Но мы больше жалели, что не убили лошадь.

В сумке обнаружили четыре серых верблюжь­их одеяла, 6 хлебных лепешек, брынзу и зелень. Каждому досталась блокад­ная пайка. БоецМомент истины грянул в 20.00. Именно грянул. Нападение было неожиданным. Со всех сторон - шквал огня. В момент нападения я находился под деревьями. Это и пос­лужило причиной моего ранения. Гра­ната от РПГ угодила в крону деревьев над нами. Приятель получил оско­лочное ранение в руку, я - в поясницу. Огонь был таким сильным, что невоз­можно было поднять голову. Всюду слышались крики и стоны раненых.

Незаметно стемнело, но плотность огня не уменьшилась. АГС сделал одну очередь и замолк (как потом ока­залось из-за ерунды), с нашей сторо­ны полетели гранаты. Рядом со мной лежало штук пять РПГ-26, но привстать для выстрела не было возможности. Да и «пятачок» был таким маленьким, что реактив­ная струя могла зацепить своих с тыла. Так все гранатометы и пролежали весь бой. Со всех сторон слышалось: «Аллах акбар, русские, сдавайтесь». С нашей - отборный мат. В нескольких метрах от меня, судя по голосу, лежал замкомбата. Он пытался управлять боем, но его команды глушились гро­хотом стрельбы и взрывов. И тут во мне проснулись рефлексы Павлова. Все-таки полгода учебки ВДВ не про­шли бесследно. Я начал дублировать команды капитана, дицебел от стра­ха у меня было больше. И хотя ниче­го особенного в приказах не было, чувство контроля и управляемости в этом бою было важнее АГСа.

С нача­ла нападения мы вышли на связь с нашей колонной и запросили помо­щи. В ответ комбат ответил, что это провокация и что противник пытает­ся заманить основные силы в засаду. «Духи» подошли совсем близко. Ручные гранаты стали рваться в цен­тре нашей обороны. Ну, думаю, еще небольшой нажим на нас и все, хана. Лишь бы не было паники. А перед моими глазами, как кадры в кино, прошла вся моя жизнь. И не такая уж плохая, как я думал раньше. Радостная весть прилетела, когда ее уже не ждали. К нам шла помощь. С этой новостью я перевел свой АКС-74 в автоматический режим.

Послышался шум мотора, и в абсолютной темноте к нам поднялась БМП. Впереди нее шел зампотылу. Над машиной тут же проносится несколько гранат. Но БМП молчит, пушка не стреляет. Может, из-за того, что ствол ниже не опускается? Командиры кричат: «Бей по дальним подступам». Не тут-то было. Оказа­лось, что из нескольких машин к нам дошла одна, и та неисправная. Наконец-то заработал ПКТ. Под его прикрытием начали загружать тяжело раненных. Их было много, несколько человек положили сверху машины. Расстреляв две тысячи пат­ронов и выгрузив боеприпасы, маши­на пошла обратно. Шансов вернуть­ся у нее было немного. Но раненым повезло. С рассветом бой стал затихать. Заморосил дождь. Я решил не мокнуть и пополз под деревья. Укрылся най­денным одеялом и моментально уснул.

Вот натура человеческая: несколько часов назад погибать собирался, а как отступило, так сразу спать. Утром прибыл комбат. Вид у него был виноватым. Между офицерами произошел жесткий разговор. Паца­ны из нашей колонны рассказали нам, почему они так поздно пришли на помощь. Оказывается, комбат запре­щал отправлять подмогу под разны­ми предлогами. Когда же зампотылу послал его подальше и стал собирать отряд, комбат перестал возражать. Я не помню фами­лий погибших, но не могу забыть фамилию труса — ком­бата майора Омельченко.

В том бою мы потеряли четырех человек убиты­ми и двадцать пять ранеными. Но и противнику тоже досталось, на скло­нах было много крови и бинтов. Всех своих убитых они забрали, кроме одного. Он лежал в восьми мет­рах от нашей позиции, и унести его с собой они не смогли. Днем мы, легко раненные, забрав погибших, двину­лись на базу. В госпитале Северного мне под местной анестезией сделали операцию. А на следующий день мы вновь выехали к месту предыдущих событий. К тому времени наша колон­на стала лагерем в горном ауле. Прибыв туда, мы узнали историю взятия этого аула.

Наши подошли к селению и выслали казаков на развед­ку. Они были похожи на партизан. И это сыграло им на руку. Прямо у аула к ним навстречу неожиданно вышли двое молодых парней и, приняв за своих, спросили: «Вы из какого отря­да?» Не дав им опомниться, казаки разоружили и скрутили своих мни­мых «коллег». После понесенных потерь мы были озлоблены. Поэтому допрос прошел жестко.

Один из бандитов был местным. Несмотря на свои 19 лет, вел он себя достойно. Второй, к нашему удивлению, оказался русским наем­ником. Сукой, одним словом. Он был родом из Омска. У нас нашелся его земляк - контрактник. Он взял у суки адресок и пообещал когда-нибудь зайти к его родным и все рассказать. Для него приговор был один - смерть. Узнав это, наемник стал ползать на коленях и вымаливать пощаду. Этот предатель даже смерть не мог встре­тить достойно.

Приговор исполнил его земляк…