Вторая глава мартовского выпуска «Дневника писателя» за 1877 год, «библия русского антисемитизма», как её многие называют, родилась из переписки Достоевского с евреем Авраамом-Урией Ковнером.

Советский литературовед Леонид Гроссман(!) написал целую монографию («Исповедь одного еврея»), посвящённую жизни и творчеству своего полузабытого соплеменника, отдельного внимания в книге удостоилась переписка Ковнера с Достоевским.

Гроссману нравится, что великий русский писатель счел письмо Ковнера «прекрасным во многих отношениях» – он не перестает приводить эту цитату из «Дневника писателя». При этом чётко прослеживается попытка литературоведа умалить значение мартовского выпуска «Дневника». Гроссман говорит о том, что аргументы Достоевского носят «газетный, а не философский характер», писатель не поднимается выше «ходячих доводов националистической прессы», «всюду остается на уровне фельетонных выпадов Дрюммонов и Мещерских», а «тяга к глубинам духа здесь решительно изменяет ему, на протяжении своего журнального очерка о евреях он ни разу не пытается пристально вглядеться в их историю, этическую философию, или расовую психологию».

Ему же вторит и автор предисловия к изданию монографии 1999 года, С.Гуревич (!), говоря о том, что «Достоевский так и не нашёл достойного ответа на вопросы и обвинения Ковнера ни в письме к нему, ни в дневнике писателя», что все доводы писателя – это «хорошо знакомый и привычный круг утверждений на эту тему», носят шаблонный характер. Однако дальше невольно проговаривается: «именно Достоевский впервые свёл в своеобразную систему все возможные реальные доводы и фантастические измышления, которые постоянно предъявляют как обвинение еврейскому народу». Другими словами, Гуревич признаёт, что среди высказываний Достоевского есть не только фантастические измышления, но и реальные доводы. Более того, писателю удалось их систематизировать (систематизация сведений – один из научных методов, поэтому можно говорить о том, что писателем предпринимается попытка научного исследования «еврейского вопроса»).

Кроме того, Гуревич пытается дискредитировать очерк писателя о евреях, напоминая о том, что во время войны гитлеровцы разбрасывали у окопов советских бойцов листовки с цитатами из Достоевского, и фактически ставит знак равенства между русскими национал-патриотами и солдатами гитлеровской армии, говоря, что у них были общие цели.

И Гуревич, и Гроссман отмечают двойственность взглядов Достоевского, изложенных в «Дневнике писателя» (мы к этому ещё вернёмся и попытаемся дать своё объяснение). К своему соплеменнику-современнику Достоевского Ковнеру они относятся с особенным пиететом, постоянно повторяют, какой он был умнейший и образованнейший человек своего времени, как восхищались его интеллектом Розанов, Достоевский, Толстой. На этом фоне невероятно смешными и жалкими выглядят потуги двух литературоведов приукрасить позорный факт биографии этого “умнейшего и образованнейшего человека” – попытку совершить подлог и мошенничество, последующий арест, суд и тюремное заключение. Гуревич называет все происходящее «трагическим периодом в его жизни» , Гроссман поэтизирует неудавшееся мошенничество Ковнера. Кража денег у банка – это, по его мнению, « попытка пойти против условностей окружающего общества и его правового строя с целью углубить свой умственный подвиг и выявить до конца свое призвание ».

Подведём итоги. В книге Гроссмана «Исповедь одного еврея» с предисловием Гуревича к изданию 1999 года очень явно выражено намерение автора преуменьшить значение мартовского выпуска «Дневника писателя» за 1877 год, вклад Достоевского в изучение «еврейского вопроса».

Высказывание Гуревича о том, что отношение к евреям в России – «лакмусовая бумажка», безошибочно показывающая «падение нравственного уровня значительной части российского общества, прежде всего, его интеллектуального слоя» и вовсе не выдерживает никакой критики. Потому что как раз после того, как русский народ стали преследовать за антисемитизм (после еврейской революции 1917 года), когда к власти в стране пришли «богоизбранные», и произошло то самое «падение нравственного уровня значительной части российского общества».

Но вернёмся непосредственно к «библии русского антисемитизма» – второй главе мартовского «Дневника писателя» за 1877 год. Она состоит из четырёх частей:

I. “ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС”

II. PRO И CONTRA

III. STATUS IN STATU. СОРОК ВЕКОВ БЫТИЯ

IV. НО ДА ЗДРАВСТВУЕТ БРАТСТВО!

Рассмотрим каждую из этих частей.

В «Еврейском вопросе» Достоевский в самом начале заявляет, что никогда не испытывал ненависти к еврейскому народу, отвергает подозрения в том, что его антипатия к еврейскому народу имеет религиозную подоплёку, говорит о том, что он лишь на словах осуждает еврея «как эксплуататора и за некоторые пороки». Попутно писатель отмечает такую особенность евреев, как обидчивость: «на деле трудно найти что-нибудь раздражительнее и щепетильнее образованного еврея и обидчивее его, как еврея».

Фёдор Михайлович разграничивает понятие «еврей» и «жид»: «… слово “жид”, сколько помню, я упоминал всегда для обозначения известной идеи: “жид, жидовщина, жидовское царство” и проч . Тут обозначалось известное понятие, направление, характеристика века. Можно спорить об этой идее, не соглашаться с нею, но не обижаться словом».

Во второй части, «Pro и Contra», Достоевский, в ответ на обвинения Ковнера, что он не знает сорокавековую историю еврейского народа, говорит, что уж одно он знает наверняка: « нет в целом мире другого народа, который бы столько жаловался на судьбу свою , поминутно, за каждым шагом и словом своим, на свое принижение, на свое страдание, на свое мученичество ».

Писатель признается в том, что не верит подобным жалобам, сравнивает тяготы евреев с тяготами простого русского народа: «Но все-таки не могу вполне поверить крикам евреев, что уж так они забиты, замучены и принижены. На мой взгляд, русский мужик, да и вообще русский простолюдин, несет тягостей чуть ли не больше еврея».

В одном из писем к Достоевскому Ковнер говорит о необходимости предоставления всех гражданских прав евреям, в том числе свободного выбора местожительства. Только после этого, полагает Ковнер, можно требовать от евреев «исполнения своих обязанностей к государству и к коренному населению». Достоевский ему отвечает на страницах своего «Дневника»:

«Но подумайте и вы, г-н корреспондент <…> подумайте только о том, что когда еврей “терпел в свободном выборе местожительства”, тогда двадцать три миллиона “русской трудящейся массы” терпели от крепостного состояния, что, уж конечно, было потяжелее “выбора местожительства “. И что же, пожалели их тогда евреи? <…> Нет, они и тогда точно так же кричали о правах, которых не имел сам русский народ , кричали и жалобились, что они забиты и мученики и что когда им дадут больше прав, “тогда и спрашивайте с нас исполнения обязанностей к государству и коренному населению”.

<…> Но разве русский “коренной” человек уж так совершенно свободен в выборе местожительства? Разве не продолжаются и до сих пор еще прежние, еще от крепостных времен оставшиеся и нежелаемые стеснения в полной свободе выбора местожительства и для русского простолюдина, на которые давно обращает внимание правительство? А что до евреев, то всем видно, что права их в выборе местожительства весьма и весьма расширились в последние двадцать лет. <…> Но евреи всё жалуются на ненависть и стеснения .»

Достоевский признаётся в том, что не силен в познании еврейского быта, но убеждён в том, что среди русского народа нет религиозной вражды вроде “Иуда, дескать, Христа продал”. В доказательство своей правоты он приводит свой пятидесятилетний жизненный опыт. Русский народ всегда проявлял веротерпимость по отношению к евреям, чего не скажешь о евреях, «которые чуждались во многом русских, не хотели есть с ними, смотрели чуть не свысока (и это где же? в остроге!) и вообще выражали гадливость и брезгливость к русскому, к “коренному” народу».

И веротерпимость русские проявляют повсеместно: То же самое и в солдатских казармах, и везде по всей России: «наведайтесь, спросите, обижают ли в казармах еврея как еврея, как жида, за веру, за обычай? Нигде не обижают, и так во всем народе» . Более того, русский народ прощает еврею презрительное к себе отношение: «везде русский простолюдин слишком видит и понимает (да и не скрывают того сами евреи), что еврей с ним есть не захочет, брезгает им, сторонится, и ограждается от него сколько может , и что же, – вместо того, чтоб обижаться на это, русский простолюдин спокойно и ясно говорит: “Это у него вера такая, это он по вере своей не ест и сторонится” (то есть не потому, что зол), и, сознав эту высшую причину, от всей души извиняет еврея».

Дальше писатель задаётся потрясающим по своей глубине и силе вопросом: ну что, если б это не евреев было в России три миллиона, а русских; а евреев было бы 80 миллионов – ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они им сравняться с собою в правах? Дали бы им молиться среди них свободно? Не обратили ли бы прямо в рабов? Хуже того: не содрали ли бы кожу совсем? Не избили бы дотла, до окончательного истребления, как делывали они с чужими народностями в старину, в древнюю свою историю ?

В третьей части «Status in Statu» (государство в государстве) Достоевский отдает должное еврейского народа, размышляет над тем, что помогло евреям сохраниться как нации, не раствориться среди других народностей в течение сорока столетий. Писатель полагает, что такой народ, как евреи, не мог бы выжить, если бы не имел одной общей идеи, «не мог существовать без status in statu, который он сохранял всегда и везде, во время самых страшных, тысячелетних рассеяний и гонений своих».

В чём же, по мнению Достоевского, заключается объединяющая всех евреев идея, или status in statu? Он перечисляет некоторые признаки этой идеи: «отчужденность и отчудимость на степени религиозного догмата, неслиянность, вера в то, что существует в мире лишь одна народная личность – еврей, а другие хоть есть, но все равно надо считать, что как бы их и не существовало ».

Свои слова писатель подкрепляет из Талмуда:

«Выйди из народов и составь свою особь и знай, что с сих пор ты един у бога, остальных истреби, или в рабов обрати, или эксплуатируй . Верь в победу над всем миром, верь, что всё покорится тебе . Строго всем гнушайся и ни с кем в быту своем не сообщайся. И даже когда лишишься земли своей, политической личности своей, даже когда рассеян будешь по лицу всей земли, между всеми народами – всё равно, – верь всему тому, что тебе обещано, раз навсегда верь тому, что всё сбудется, а пока живи, гнушайся, единись и эксплуатируй и – ожидай, ожидай…»

Этот status in statu, как полагает писатель, недостаточно приписывать одним лишь гонениям и чувству сохранения, как это делают некоторые образованные евреи. Одного лишь самосохранения не хватило бы на сорок веков: более могущественные цивилизации и половины этого срока не смогли прожить. Поэтому «не одно самосохранение стоит главной причиной, а некая идея, движущая и влекущая, нечто такое, мировое и глубокое».

Достоевский, будучи глубоко верующим человеком, считает, что «всё что требует гуманность и справедливость, всё что требует человечность и христианский закон – всё это должно быть сделано для евреев» . Но в то же время высказывает опасения, что «совершенное уравнение всевозможных прав» ничем хорошим для русского человека не закончится. И эти опасения имеют под собой основания: везде евреи всегда находили возможность пользоваться правами и законами. Они всегда умели водить дружбу с теми, от которых зависел народ , и уж не им бы роптать хоть тут-то на малые свои права сравнительно с коренным населением. Довольно они их получали у нас, этих прав, над коренным населением.

Здесь Достоевский подходит к самой сути идеи status in statu, которая «дышит именно этой безжалостностью ко всему, что не есть еврей , к этому неуважению ко всякому народу и племени и ко всякому человеческому существу, кто не есть еврей . <…> Еврей предлагает посредничество , торгует чужим трудом. Капитал есть накопленный труд; еврей любит торговать чужим трудом ! Но всё же это пока ничего не изменяет; зато верхушка евреев воцаряется над человечеством всё сильнее и тверже и стремится дать миру свой облик и свою суть».

Прекрасный контраргумент Фёдора Михайловича на избитое выражение, что «среди евреев тоже есть хорошие люди»:

Евреи все кричат, что есть же и между ними хорошие люди. О боже! да разве в этом дело? Да и вовсе мы не о хороших или дурных людях теперь говорим. <…> Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской , охватывающей весь мир».

В заключительной части главы, «Но да здравствует братство!» Достоевский повторяет свои слова о том, что он за «полное и окончательное уравнение прав – потому что это Христов закон, потому что это христианский принцип» – тут мы видим, что религиозность писателя вовсе не является причины его нелюбви к евреям, как принято считать, скорее, наоборот: будучи добропорядочным христианином, он выступает за гуманное отношение к этому народу, за уравнение его в правах, несмотря на последствия. Достоевский из христианских и гуманных соображений провозглашает идею русско-еврейского братства («Да будет полное и духовное единение племен и никакой разницы прав! »), говорит о том, что для воплощения этой идеи в действительность со стороны русских нет никаких препятствий, зато их полно со стороны евреев – речь о брезгливости и высокомерии еврейского народа по отношению к русским и другим национальностям. Не у русского больше предубеждений против еврея, а у последнего, еврей более неспособен понимать русского, чем русский – еврея.

Провозглашая идею братства народов, Достоевский подчеркивает, что «все-таки для братства, для полного братства нужно братство с обеих сторон . Пусть еврей покажет ему и сам хоть сколько-нибудь братского чувства, чтоб ободрить его» . Другими словами, русские не против братства, это евреев против него.

И «библия русского антисемитизма» заканчивается вопросом: а насколько даже самые лучшие из евреев «способны к новому и прекрасному делу настоящего братского единения с чуждыми им по вере и по крови людьми»?

Достоевский не даёт прямого ответа на этот вопрос, но сама объединяющая всех евреев идея status in statu, о которой так много он рассуждал выше, свидетельствует о невозможности этого братства. За сорок веков бытия этот народ так и не научился жить в мире с другими народами. С момента публикации «Дневника писателя» около 140 лет – почти полтора столетия. И ничего не изменилось: эту неспособность к единению с другими народами они .

Итак, мы видим, что Достоевский, будучи талантливым писателем и публицистом, даёт невероятно точную психологическую характеристику еврейскому народу. В его рассуждениях по «еврейскому вопросу» нет никаких противоречий, наоборот, он очень логичен и последователен в своих взглядах.

Совершенно неправильно считать, что антипатия писателя к еврейскому народу имеет религиозную подоплёку: у Достоевского вполне конкретные претензии к «жидам», и эти претензии вытекают из некоторых особенностей национального характера, который, в свою очередь, обусловлен status in statu.

Таким образом, мы можем сделать вывод, что все доводы Гроссманов и Гуревичей относительно взглядов Достоевского на «еврейский вопрос» абсолютно несостоятельны.

Марья Дунаева

Как правило, в школе и университете отношение Достоевского к евреям обходят стороной. В произведениях Фёдора Михайловича просто невозможно встретить положительного еврея: все они жалкие, подлые, наглые, бесчестные, алчные и опасные.

В еврейской энциклопедии пытаются такое отношение автора к евреям скрыть: все объясняется традиционной борьбой христианина и иудея, пытаясь оправдать Достоевского. Конечно, подобное отношение не может не задевать целый народ, а еще больше они боятся, что еврейская тема в творчестве писателя станет широко известной и будет активно обсуждаться в обществе, что среди филологов кто-нибудь заинтересуется и займётся всесторонним исследованием этой темы и, возможно, обнаружит, что причина нелюбви писателя к евреям мало связана с его религиозностью.

Особенно ярко отношение к евреям со стороны Достоевского отражено в «Дневнике писателя» — его сборнике произведений 1873-1881 годов. Он содержит отклик Достоевского на события, происходящие в то время, его можно назвать документом эпохи. В 1873 прошло ровно 10 лет со дня отмены крепостного права, писатель замечает в своих произведениях повсеместное пьянство людей того времени: «Матери пьют, дети пьют, церкви пустеют, отцы разбойничают; бронзовую руку у Ивана Сусанина отпилили и в кабак снесли; а в кабак приняли! Спросите лишь одну медицину: какое может родиться поколение от таких пьяниц?» А также размышляет над судьбой всего русского народа:

«…если дело продолжится, если сам народ не опомнится<… > то весь, целиком, в самое малое время очутится в руках у всевозможных жидов <… > Жидки будут пить народную кровь и питаться развратом и унижением народным <… > Мечта скверная, мечта ужасная, и — слава богу, что это только лишь сон!»

В 1876 году Достоевский размышляет уже об экономическом засилье евреев, о том, что они приносят разорение в чужие земли. Далее, снова размышления о судьбе русских:

Вообще если б переселение русских в Крым (постепенное, разумеется) потребовало бы и чрезвычайных каких-нибудь затрат от государства, то на такие затраты, кажется, очень можно и чрезвычайно было бы выгодно решиться. Во всяком ведь случае, если не займут места русские, то на Крым непременно набросятся жиды и умертвят почву края … (Дневник писателя. Июль и август, 1876 г.)

Вон жиды становятся помещиками, — и вот, повсеместно, кричат и пишут, что они умерщвляют почву России, что жид , затратив капитал на покупку поместья, тотчас же, чтобы воротить капитал и проценты, иссушает все силы и средства купленной земли. Но попробуйте сказать что-нибудь против этого — и тотчас же вам возопят о нарушении принципа экономической вольности и гражданской равноправности .

Но какая же тут равноправность, если тут явный и талмудный Status in Statu* прежде всего и на первом плане, если тут не только истощение почвы, но и грядущее истощение мужика нашего , который, освободясь от помещиков, несомненно и очень скоро попадет теперь, всей своей общиной, в гораздо худшее рабство и к гораздо худшим помещикам — к тем самым новым помещикам, которые уже высосали соки из западнорусского мужика , к тем самым, которые не только поместья и мужиков теперь закупают, но и мнение либеральное начали уже закупать и продолжают это весьма успешно . (Дневник писателя. Июль и август, 1876 г.)

Конечно, на такие тексты Достоевского и ранее обращали внимание. Очень много негативных комментариев писатель получал именно со стороны евреев. Особенно от некого еврея-журналиста А.У. Ковнера, не знавшего русского языка до 19 лет, но обвинившего писателя в антисемитизме. Когда Ковнер пребывал в тюрьме в 1877 году, отбывая наказание за мошенничество, он передал Достоевскому послание через своего адвоката. Ответ писателя был не только личным: в мартовском выпуске «Дневника писателя» в 1877 году он посвятил данной теме целую главу, приводя цитаты из письма Ковнера (г-на NN):

«Выпишу одно место из письма одного весьма образованного еврея, написавшего мне длинное и прекрасное во многих отношениях письмо, весьма меня заинтересовавшее. Это одно из самых характерных обвинений меня в ненависти к еврею как к народу. Само собою разумеется, что имя г-на NN, мне писавшего это письмо, останется под самым строгим анонимом.

… но я намерен затронуть один предмет, который я решительно не могу себе объяснить. Это ваша ненависть к «жиду», которая проявляется почти в каждом выпуске вашего «Дневника».

Я бы хотел знать, почему вы восстаете против жида, а не против эксплуататора вообще, я не меньше вашего терпеть не могу предрассудков моей нации, — я немало от них страдал, — но никогда не соглашусь, что в крови этой нации живет бессовестная эксплуатация.

Неужели вы не можете подняться до основного закона всякой социальной жизни, что все без исключения граждане одного государства, если они только несут на себе все повинности, необходимые для существования государства, должны пользоваться всеми правами и выгодами его существования и что для отступников от закона, для вредных членов общества должна существовать одна и та же мера взыскания, общая для всех?.. Почему же все евреи должны быть ограничены в правах и почему для них должны существовать специальные карательные законы? Чем эксплуатация чужестранцев (евреи ведь все-таки русские подданные): немцев, англичан, греков, которых в России такая пропасть, лучше жидовской эксплуатации? Чем русский православный кулак, мироед, целовальник, кровопийца, которых так много расплодилось во всей России, лучше таковых из жидов, которые все-таки действуют в ограниченном кругу? Чем такой-то лучше такого-то…

(Здесь почтенный корреспондент сопоставляет несколько известных русских кулаков с еврейскими в том смысле, что русские не уступят. Но что же это доказывает? Ведь мы нашими кулаками не хвалимся, не выставляем их как примеры подражания и, напротив, в высшей степени соглашаемся, что и те и другие нехороши.)

Таких вопросов я бы мог вам задавать тысячами.

Между тем вы, говоря о «жиде», включаете в это понятие всю страшно нищую массу трехмиллионного еврейского населения в России, из которых два миллиона 900000, по крайней мере, ведет отчаянную борьбу за жалкое существование, нравственно чище не только других народностей, но и обоготворяемого вами русского народа. В это название вы включаете и ту почтенную цифру евреев, получивших высшее образование, отличающихся на всех поприщах государственной жизни, берите хоть…

(Тут опять несколько имен, которых я, кроме Гольдштейнова, считаю не вправе напечатать, потому что некоторым из них, может быть, неприятно будет прочесть, что они происходят из евреев.)

… Гольдштейна (геройски умершего в Сербии за славянскую идею) и работающих на пользу общества и человечества? Ваша ненависть к «жиду» простирается даже на Дизраэли… который, вероятно, сам не знает, что его предки были когда-то испанскими евреями, и который, уж конечно, не руководит английской консервативной политикой с точки зрения «жида» (?)…

Нет, к сожалению, вы не знаете ни еврейского народа, ни его жизни, ни его духа, ни его сорокавековой истории, наконец. К сожалению, потому, что вы во всяком случае, человек искренний, абсолютно честный, а наносите бессознательно вред громадной массе нищенствующего народа, — сильные же «жиды», принимая сильных мира сего в своих салонах, конечно, не боятся ни печати, ни даже бессильного гнева эксплуатируемых. Но довольно об этом предмете! Вряд ли я вас убежду в моем взгляде, — но мне крайне желательно было бы, чтобы вы убедили меня.

Вот этот отрывок. Прежде чем отвечу что-нибудь (ибо не хочу нести на себе такое тяжелое обвинение), — обращу внимание на ярость нападения и на степень обидчивости. Положительно у меня, во весь год издания «Дневника», не было таких размеров статьи против «жида», которая бы могла вызвать такой силы нападение. Во-вторых, нельзя не заметить, что почтенный корреспондент, коснувшись в этих немногих строках своих и до русского народа, не утерпел и не выдержал и отнесся к бедному русскому народу несколько слишком уж свысока . Правда, в России и от русских-то не осталось ни одного непроплеванного места (словечко Щедрина), а еврею тем «простительнее». Но во всяком случае ожесточение это свидетельствует ярко о том, как сами евреи смотрят на русских . Писал это действительно человек образованный и талантливый (не думаю только, чтоб без предрассудков); чего же ждать, после того, от необразованного еврея, которых так много, каких чувств к русскому?

До выпуска за март, Достоевский упоминал евреев лишь вскользь, но даже эти упоминания вызывали волну негатива. Кстати говоря, упрекая писателя в антисемитизме, евреи совсем не стесняются собственного русофобства, говорят о русских с презрением и превосходством.

За первой последовала вторая глава выпуска «Дневника писателя» за март 1877 года, позднее ее станут называть «библия русского антисемитизма», она появилась из переписки Достоевского с евреем Авраамом-Урией Ковнером.

Леонид Гроссман, советский литературовед, написал монографию по этому поводу: «Исповедь одного еврея». Она посвящена жизни и творчеству Ковнера, отдельное внимание уделено переписке именно с Достоевским, Гроссман подчеркивает, что письмо Ковнера прекрасно во многих отношениях, а аргументы Достоевского в «Дневнике писателя», напротив, носят газетный, не философский характер, якобы писатель не поднимается выше «ходячих доводов националистической прессы», «всюду остается на уровне фельетонных выпадов Дрюммонов и Мещерских», а «тяга к глубинам духа здесь решительно изменяет ему, на протяжении своего журнального очерка о евреях он ни разу не пытается пристально вглядеться в их историю, этическую философию, или расовую психологию».

С. Гуревич, являясь автором предисловия к его монографии, говорит о том, что Достоевский не смог достойно ответить на письмо Ковнера, ни в личном письме, ни в «Дневнике писателя», а все его доводы носят шаблонный характер. Но дальше он невольно отмечает: «именно Достоевский впервые свёл в своеобразную систему все возможные реальные доводы и фантастические измышления, которые постоянно предъявляют как обвинение еврейскому народу». То есть, случайно признавая, что среди высказываний Достоевского есть не только фантастические размышления, но и реальные доводы, он не хочет это подтверждать.

Кроме этого, Гуревич пытается всеми силами очернить очерк писателя о евреях, говоря о том, что во время войны гитлеровцы разбрасывали у окопов советских бойцов листовки с цитатами из Достоевского, то есть приравнивая русских национал-патриотов и солдат гитлеровской армии между собой, вменяя им общие цели.

Оба автора: и Гуревич, и Гроссман говорят о двойственности идей Достоевского, описанных им в «Дневнике писателя». К Ковнеру, они, наоборот, относятся с любовью, постоянно подчеркивают его ум и образованность. Это выглядит особенно смешно на фоне того, что Ковнер пытался совершить подлог и мошенничество, а затем были последующий арест, суд и тюремное заключение. Гуревич именует это трагическим периодом в жизни, а Гроссман говорит о попытке Ковнера пойти против общества, тем самым углубив свой умственный подвиг.

Итак, книга Гроссмана «Исповедь одного еврея» с предисловием Гуревича к изданию 1999 года очень явно выражает намерение автора преуменьшить значение мартовского выпуска «Дневника писателя» за 1877 год, вклад Достоевского в изучение «еврейского вопроса». Есть и высказывание Гуревича о том, что отношение к евреям в России – «лакмусовая бумажка», которая показывает «падение нравственного уровня значительной части российского общества, прежде всего, его интеллектуального слоя».

Давайте повнимательнее посмотрим на вторую главу антисемитского «Дневника писателя» в 1877 год. Она представлена в виде 4 частей:

I. «ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС»

II. PRO И CONTRA

III. STATUS IN STATU. СОРОК ВЕКОВ БЫТИЯ

IV. НО ДА ЗДРАВСТВУЕТ БРАТСТВО!

Посмотрим на каждую из частей. В первой части Достоевский говорит, что никакой ненависти к евреям не испытывал, а о религиозной подоплеке не может быть и речи. Якобы он осуждает евреев как «эксплуататора и за некоторые пороки». Также он отмечает их повышенную обидчивость: «на деле трудно найти что-нибудь раздражительнее и щепетильнее образованного еврея и обидчивее его, как еврея».

Достоевский четко разделяет понятия«еврей» и «жид»: «… слово «жид», сколько помню, я упоминал всегда для обозначения известной идеи: «жид, жидовщина, жидовское царство» и проч . Тут обозначалось известное понятие, направление, характеристика века. Можно спорить об этой идее, не соглашаться с нею, но не обижаться словом».

Вторая часть содержит ответ на обвинения Ковнера, о том, что Достоевский якобы не признает сороковековую историю еврейского народа:« нет в целом мире другого народа, который бы столько жаловался на судьбу свою , поминутно, за каждым шагом и словом своим, на свое принижение, на свое страдание, на свое мученичество ».

Достоевский не верит таким жалобам и сравнивает их с тяготами русского народа: «Но все-таки не могу вполне поверить крикам евреев, что уж так они забиты, замучены и принижены. На мой взгляд, русский мужик, да и вообще русский простолюдин, несет тягостей чуть ли не больше еврея».

Третья часть «Status in Statu» содержит размышления Достоевского о силе и живучести еврейского народа, отмечает, что помогло евреям сохранить свою идентичность: «не мог существовать без status in statu, который он сохранял всегда и везде, во время самых страшных, тысячелетних рассеяний и гонений своих». Что же он подразумевает под status in statu? Вот некоторые признаки: «отчужденность и отчудимость на степени религиозного догмата, неслиянность, вера в то, что существует в мире лишь одна народная личность — еврей, а другие хоть есть, но все равно надо считать, что как бы их и не существовало ».

По словам писателя, status in statu, нельзя приписывать только гонениям и чувству сохранения, как это делают отдельные образованные евреи. Только самосохранения не могло хватить на 40 веков: «не одно самосохранение стоит главной причиной, а некая идея, движущая и влекущая, нечто такое, мировое и глубокое».

Достоевский был очень верующий, потому считал, что«всё что требует гуманность и справедливость, всё что требует человечность и христианский закон — всё это должно быть сделано для евреев» . Но он также отмечает, «совершенное уравнение всевозможных прав» не очень хорошо для русских: везде евреи всегда находили возможность пользоваться правами и законами. Они всегда умели водить дружбу с теми, от которых зависел народ , и уж не им бы роптать хоть тут-то на малые свои права сравнительно с коренным населением. Довольно они их получали у нас, этих прав, над коренным населением.

Достоевский подбирается к сути status in statu, которая «дышит именно этой безжалостностью ко всему, что не есть еврей , к этому неуважению ко всякому народу и племени и ко всякому человеческому существу, кто не есть еврей . <…> Еврей предлагает посредничество , торгует чужим трудом. Капитал есть накопленный труд; еврей любит торговать чужим трудом ! Но всё же это пока ничего не изменяет; зато верхушка евреев воцаряется над человечеством всё сильнее и тверже и стремится дать миру свой облик и свою суть».

А вот и контраргумент Достоевского на избитое выражение, что «среди евреев тоже есть хорошие люди»:

Евреи все кричат, что есть же и между ними хорошие люди. О боже! да разве в этом дело? Да и вовсе мы не о хороших или дурных людях теперь говорим. <…> Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской , охватывающей весь мир».

В четвертой части, «Но да здравствует братство!» Достоевский снова говорит: «полное и окончательное уравнение прав — потому что это Христов закон, потому что это христианский принцип» — здесь уже видно, что религиозность Достоевского не имеет никакого отношения к его нелюбви к евреям,а скорее, все совсем по-другому: как добропорядочный христианин он выступает за должное отношение к этому народу, за уравнение его в правах, не взирая на последствия. Из этих же побуждений Достоевский говорит об идее русско-еврейского братства («Да будет полное и духовное единение племен и никакой разницы прав! »), а также о том, что со стороны русских нет препятствий, чего не скажешь о евреях: он отмечает брезгливость и высокомерие еврейского народа по отношению к русским и другим национальностям. Не у русского больше предубеждений против еврея, а у последнего, еврей более неспособен понимать русского, чем русский – еврея.

Провозглашая идею братства народов, Достоевский подчеркивает, что «все-таки для братства, для полного братства нужно братство с обеих сторон . Пусть еврей покажет ему и сам хоть сколько-нибудь братского чувства, чтоб ободрить его» . Другими словами, русские не против братства, это евреев против него.

И «библия русского антисемитизма» заканчивается вопросом: а насколько даже самые лучшие из евреев «способны к новому и прекрасному делу настоящего братского единения с чуждыми им по вере и по крови людьми»?

Автор не дает ответов на свои вопросы, но сама идея status in statu, говорит о нереальности такого братства. Уже прошло 140 лет с момента публикации данного произведения, а евреи так и не научились сосуществовать с другими народами. Будучи талантливым писателем и публицистом, Достоевский даёт невероятно точную психологическую характеристику еврейскому народу. В его рассуждениях по «еврейскому вопросу» нет никаких противоречий, наоборот, он очень логичен и последователен в своих взглядах. Совершенно неправильно считать, что антипатия писателя к еврейскому народу имеет религиозную подоплёку: у Достоевского вполне конкретные претензии к «жидам», и эти претензии вытекают из некоторых особенностей национального характера, который, в свою очередь, обусловлен status in statu. Таким образом, мы можем сделать вывод, что все доводы Гроссманов и Гуревичей относительно взглядов Достоевского на «еврейский вопрос» абсолютно несостоятельны.

Как правило, в школе и университете отношение Достоевского к евреям обходят стороной. В произведениях Фёдора Михайловича просто невозможно встретить положительного еврея: все они жалкие, подлые, наглые, бесчестные, алчные и опасные.

В еврейской энциклопедии пытаются такое отношение автора к евреям скрыть: все объясняется традиционной борьбой христианина и иудея, пытаясь оправдать Достоевского. Конечно, подобное отношение не может не задевать целый народ, а еще больше они боятся, что еврейская тема в творчестве писателя станет широко известной и будет активно обсуждаться в обществе, что среди филологов кто-нибудь заинтересуется и займётся всесторонним исследованием этой темы и, возможно, обнаружит, что причина нелюбви писателя к евреям мало связана с его религиозностью.

Особенно ярко отношение к евреям со стороны Достоевского отражено в «Дневнике писателя» - его сборнике произведений 1873-1881 годов. Он содержит отклик Достоевского на события, происходящие в то время, его можно назвать документом эпохи. В 1873 прошло ровно 10 лет со дня отмены крепостного права, писатель замечает в своих произведениях повсеместное пьянство людей того времени: «Матери пьют, дети пьют, церкви пустеют, отцы разбойничают; бронзовую руку у Ивана Сусанина отпилили и в кабак снесли; а в кабак приняли! Спросите лишь одну медицину: какое может родиться поколение от таких пьяниц?» А также размышляет над судьбой всего русского народа:

«…если дело продолжится, если сам народ не опомнится<… > то весь, целиком, в самое малое время очутится в руках у всевозможных жидов <… > Жидки будут пить народную кровь и питаться развратом и унижением народным<… > Мечта скверная, мечта ужасная, и - слава богу, что это только лишь сон!»

В 1876 году Достоевский размышляет уже об экономическом засилье евреев, о том, что они приносят разорение в чужие земли. Далее, снова размышления о судьбе русских:

Вообще если б переселение русских в Крым (постепенное, разумеется) потребовало бы и чрезвычайных каких-нибудь затрат от государства, то на такие затраты, кажется, очень можно и чрезвычайно было бы выгодно решиться. Во всяком ведь случае, если не займут места русские, то на Крым непременно набросятся жиды и умертвят почву края… (Дневник писателя. Июль и август, 1876 г.)

Вон жиды становятся помещиками, - и вот, повсеместно, кричат и пишут, что они умерщвляют почву России, что жид, затратив капитал на покупку поместья, тотчас же, чтобы воротить капитал и проценты, иссушает все силы и средства купленной земли. Но попробуйте сказать что-нибудь против этого - и тотчас же вам возопят о нарушении принципа экономической вольности и гражданской равноправности.

Но какая же тут равноправность, если тут явный и талмудный Status in Statu* прежде всего и на первом плане, если тут не только истощение почвы, но и грядущее истощение мужика нашего, который, освободясь от помещиков, несомненно и очень скоро попадет теперь, всей своей общиной, в гораздо худшее рабство и к гораздо худшим помещикам - к тем самым новым помещикам, которые уже высосали соки из западнорусского мужика, к тем самым, которые не только поместья и мужиков теперь закупают, но и мнение либеральное начали уже закупать и продолжают это весьма успешно. (Дневник писателя. Июль и август, 1876 г.)

Конечно, на такие тексты Достоевского и ранее обращали внимание. Очень много негативных комментариев писатель получал именно со стороны евреев. Особенно от некого еврея-журналиста А.У. Ковнера, не знавшего русского языка до 19 лет, но обвинившего писателя в антисемитизме. Когда Ковнер пребывал в тюрьме в 1877 году, отбывая наказание за мошенничество, он передал Достоевскому послание через своего адвоката. Ответ писателя был не только личным: в мартовском выпуске «Дневника писателя» в 1877 году он посвятил данной теме целую главу, приводя цитаты из письма Ковнера (г-на NN):

«Выпишу одно место из письма одного весьма образованного еврея, написавшего мне длинное и прекрасное во многих отношениях письмо, весьма меня заинтересовавшее. Это одно из самых характерных обвинений меня в ненависти к еврею как к народу. Само собою разумеется, что имя г-на NN, мне писавшего это письмо, останется под самым строгим анонимом.

… но я намерен затронуть один предмет, который я решительно не могу себе объяснить. Это ваша ненависть к «жиду», которая проявляется почти в каждом выпуске вашего «Дневника».

Я бы хотел знать, почему вы восстаете против жида, а не против эксплуататора вообще, я не меньше вашего терпеть не могу предрассудков моей нации, - я немало от них страдал, - но никогда не соглашусь, что в крови этой нации живет бессовестная эксплуатация.

Неужели вы не можете подняться до основного закона всякой социальной жизни, что все без исключения граждане одного государства, если они только несут на себе все повинности, необходимые для существования государства, должны пользоваться всеми правами и выгодами его существования и что для отступников от закона, для вредных членов общества должна существовать одна и та же мера взыскания, общая для всех?..

Почему же все евреи должны быть ограничены в правах и почему для них должны существовать специальные карательные законы? Чем эксплуатация чужестранцев (евреи ведь все-таки русские подданные): немцев, англичан, греков, которых в России такая пропасть, лучше жидовской эксплуатации? Чем русский православный кулак, мироед, целовальник, кровопийца, которых так много расплодилось во всей России, лучше таковых из жидов, которые все-таки действуют в ограниченном кругу? Чем такой-то лучше такого-то…

(Здесь почтенный корреспондент сопоставляет несколько известных русских кулаков с еврейскими в том смысле, что русские не уступят. Но что же это доказывает? Ведь мы нашими кулаками не хвалимся, не выставляем их как примеры подражания и, напротив, в высшей степени соглашаемся, что и те и другие нехороши.)

Таких вопросов я бы мог вам задавать тысячами.

Между тем вы, говоря о «жиде», включаете в это понятие всю страшно нищую массу трехмиллионного еврейского населения в России, из которых два миллиона 900000, по крайней мере, ведет отчаянную борьбу за жалкое существование, нравственно чище не только других народностей, но и обоготворяемого вами русского народа. В это название вы включаете и ту почтенную цифру евреев, получивших высшее образование, отличающихся на всех поприщах государственной жизни, берите хоть…

(Тут опять несколько имен, которых я, кроме Гольдштейнова, считаю не вправе напечатать, потому что некоторым из них, может быть, неприятно будет прочесть, что они происходят из евреев.)

… Гольдштейна (геройски умершего в Сербии за славянскую идею) и работающих на пользу общества и человечества? Ваша ненависть к «жиду» простирается даже на Дизраэли… который, вероятно, сам не знает, что его предки были когда-то испанскими евреями, и который, уж конечно, не руководит английской консервативной политикой с точки зрения «жида» (?)…

Нет, к сожалению, вы не знаете ни еврейского народа, ни его жизни, ни его духа, ни его сорокавековой истории, наконец. К сожалению, потому, что вы во всяком случае, человек искренний, абсолютно честный, а наносите бессознательно вред громадной массе нищенствующего народа, - сильные же «жиды», принимая сильных мира сего в своих салонах, конечно, не боятся ни печати, ни даже бессильного гнева эксплуатируемых. Но довольно об этом предмете! Вряд ли я вас убежду в моем взгляде, - но мне крайне желательно было бы, чтобы вы убедили меня.

Вот этот отрывок. Прежде чем отвечу что-нибудь (ибо не хочу нести на себе такое тяжелое обвинение), - обращу внимание на ярость нападения и на степень обидчивости. Положительно у меня, во весь год издания «Дневника», не было таких размеров статьи против «жида», которая бы могла вызвать такой силы нападение. Во-вторых, нельзя не заметить, что почтенный корреспондент, коснувшись в этих немногих строках своих и до русского народа, не утерпел и не выдержал и отнесся к бедному русскому народу несколько слишком уж свысока.

Правда, в России и от русских-то не осталось ни одного непроплеванного места (словечко Щедрина), а еврею тем «простительнее». Но во всяком случае ожесточение это свидетельствует ярко о том, как сами евреи смотрят на русских. Писал это действительно человек образованный и талантливый (не думаю только, чтоб без предрассудков); чего же ждать, после того, от необразованного еврея, которых так много, каких чувств к русскому?

До выпуска за март, Достоевский упоминал евреев лишь вскользь, но даже эти упоминания вызывали волну негатива. Кстати говоря, упрекая писателя в антисемитизме, евреи совсем не стесняются собственного русофобства, говорят о русских с презрением и превосходством.

За первой последовала вторая глава выпуска «Дневника писателя» за март 1877 года, позднее ее станут называть «библия русского антисемитизма», она появилась из переписки Достоевского с евреем Авраамом-Урией Ковнером.

Леонид Гроссман, советский литературовед, написал монографию по этому поводу: «Исповедь одного еврея». Она посвящена жизни и творчеству Ковнера, отдельное внимание уделено переписке именно с Достоевским, Гроссман подчеркивает, что письмо Ковнера прекрасно во многих отношениях, а аргументы Достоевского в «Дневнике писателя», напротив, носят газетный, не философский характер, якобы писатель не поднимается выше «ходячих доводов националистической прессы», «всюду остается на уровне фельетонных выпадов Дрюммонов и Мещерских», а «тяга к глубинам духа здесь решительно изменяет ему, на протяжении своего журнального очерка о евреях он ни разу не пытается пристально вглядеться в их историю, этическую философию, или расовую психологию».

С. Гуревич, являясь автором предисловия к его монографии, говорит о том, что Достоевский не смог достойно ответить на письмо Ковнера, ни в личном письме, ни в «Дневнике писателя», а все его доводы носят шаблонный характер. Но дальше он невольно отмечает: «именно Достоевский впервые свёл в своеобразную систему все возможные реальные доводы и фантастические измышления, которые постоянно предъявляют как обвинение еврейскому народу». То есть, случайно признавая, что среди высказываний Достоевского есть не только фантастические размышления, но и реальные доводы, он не хочет это подтверждать.

Кроме этого, Гуревич пытается всеми силами очернить очерк писателя о евреях, говоря о том, что во время войны гитлеровцы разбрасывали у окопов советских бойцов листовки с цитатами из Достоевского, то есть приравнивая русских национал-патриотов и солдат гитлеровской армии между собой, вменяя им общие цели.

Оба автора: и Гуревич, и Гроссман говорят о двойственности идей Достоевского, описанных им в «Дневнике писателя». К Ковнеру, они, наоборот, относятся с любовью, постоянно подчеркивают его ум и образованность. Это выглядит особенно смешно на фоне того, что Ковнер пытался совершить подлог и мошенничество, а затем были последующий арест, суд и тюремное заключение. Гуревич именует это трагическим периодом в жизни, а Гроссман говорит о попытке Ковнера пойти против общества, тем самым углубив свой умственный подвиг.

Итак, книга Гроссмана «Исповедь одного еврея» с предисловием Гуревича к изданию 1999 года очень явно выражает намерение автора преуменьшить значение мартовского выпуска «Дневника писателя» за 1877 год, вклад Достоевского в изучение «еврейского вопроса». Есть и высказывание Гуревича о том, что отношение к евреям в России – «лакмусовая бумажка», которая показывает «падение нравственного уровня значительной части российского общества, прежде всего, его интеллектуального слоя».

Давайте повнимательнее посмотрим на вторую главу антисемитского «Дневника писателя» в 1877 год. Она представлена в виде 4 частей:

I. «ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС»

II. PRO И CONTRA

III. STATUS IN STATU. СОРОК ВЕКОВ БЫТИЯ

IV. НО ДА ЗДРАВСТВУЕТ БРАТСТВО!

Посмотрим на каждую из частей. В первой части Достоевский говорит, что никакой ненависти к евреям не испытывал, а о религиозной подоплеке не может быть и речи. Якобы он осуждает евреев как «эксплуататора и за некоторые пороки». Также он отмечает их повышенную обидчивость: «на деле трудно найти что-нибудь раздражительнее и щепетильнее образованного еврея и обидчивее его, как еврея».

Достоевский четко разделяет понятия«еврей» и «жид»: «… слово «жид», сколько помню, я упоминал всегда для обозначения известной идеи: «жид, жидовщина, жидовское царство» и проч. Тут обозначалось известное понятие, направление, характеристика века. Можно спорить об этой идее, не соглашаться с нею, но не обижаться словом».

Вторая часть содержит ответ на обвинения Ковнера, о том, что Достоевский якобы не признает сороковековую историю еврейского народа:« нет в целом мире другого народа, который бы столько жаловался на судьбу свою, поминутно, за каждым шагом и словом своим, на свое принижение, на свое страдание, на свое мученичество».

Достоевский не верит таким жалобам и сравнивает их с тяготами русского народа: «Но все-таки не могу вполне поверить крикам евреев, что уж так они забиты, замучены и принижены. На мой взгляд, русский мужик, да и вообще русский простолюдин, несет тягостей чуть ли не больше еврея».

Третья часть «Status in Statu» содержит размышления Достоевского о силе и живучести еврейского народа, отмечает, что помогло евреям сохранить свою идентичность: «не мог существовать без status in statu, который он сохранял всегда и везде, во время самых страшных, тысячелетних рассеяний и гонений своих». Что же он подразумевает под status in statu? Вот некоторые признаки: «отчужденность и отчудимость на степени религиозного догмата, неслиянность, вера в то, что существует в мире лишь одна народная личность - еврей, а другие хоть есть, но все равно надо считать, что как бы их и не существовало».

По словам писателя, status in statu, нельзя приписывать только гонениям и чувству сохранения, как это делают отдельные образованные евреи. Только самосохранения не могло хватить на 40 веков: «не одно самосохранение стоит главной причиной, а некая идея, движущая и влекущая, нечто такое, мировое и глубокое».

Достоевский был очень верующий, потому считал, что«всё что требует гуманность и справедливость, всё что требует человечность и христианский закон - всё это должно быть сделано для евреев». Но он также отмечает, «совершенное уравнение всевозможных прав» не очень хорошо для русских: везде евреи всегда находили возможность пользоваться правами и законами. Они всегда умели водить дружбу с теми, от которых зависел народ, и уж не им бы роптать хоть тут-то на малые свои права сравнительно с коренным населением. Довольно они их получали у нас, этих прав, над коренным населением.

Достоевский подбирается к сути status in statu, которая «дышит именно этой безжалостностью ко всему, что не есть еврей, к этому неуважению ко всякому народу и племени и ко всякому человеческому существу, кто не есть еврей. <…> Еврей предлагает посредничество, торгует чужим трудом. Капитал есть накопленный труд; еврей любит торговать чужим трудом! Но всё же это пока ничего не изменяет; зато верхушка евреев воцаряется над человечеством всё сильнее и тверже и стремится дать миру свой облик и свою суть».

А вот и контраргумент Достоевского на избитое выражение, что «среди евреев тоже есть хорошие люди»:

Евреи все кричат, что есть же и между ними хорошие люди. О боже! да разве в этом дело? Да и вовсе мы не о хороших или дурных людях теперь говорим. <…> Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской, охватывающей весь мир».

В четвертой части, «Но да здравствует братство!» Достоевский снова говорит: «полное и окончательное уравнение прав - потому что это Христов закон, потому что это христианский принцип» - здесь уже видно, что религиозность Достоевского не имеет никакого отношения к его нелюбви к евреям,а скорее, все совсем по-другому: как добропорядочный христианин он выступает за должное отношение к этому народу, за уравнение его в правах, не взирая на последствия.

Из этих же побуждений Достоевский говорит об идее русско-еврейского братства («Да будет полное и духовное единение племен и никакой разницы прав!»), а также о том, что со стороны русских нет препятствий, чего не скажешь о евреях: он отмечает брезгливость и высокомерие еврейского народа по отношению к русским и другим национальностям. Не у русского больше предубеждений против еврея, а у последнего, еврей более неспособен понимать русского, чем русский – еврея.

Провозглашая идею братства народов, Достоевский подчеркивает, что «все-таки для братства, для полного братства нужно братство с обеих сторон. Пусть еврей покажет ему и сам хоть сколько-нибудь братского чувства, чтоб ободрить его». Другими словами, русские не против братства, это евреев против него.

И «библия русского антисемитизма» заканчивается вопросом: а насколько даже самые лучшие из евреев «способны к новому и прекрасному делу настоящего братского единения с чуждыми им по вере и по крови людьми»?

Автор не дает ответов на свои вопросы, но сама идея status in statu, говорит о нереальности такого братства. Уже прошло 140 лет с момента публикации данного произведения, а евреи так и не научились сосуществовать с другими народами. Будучи талантливым писателем и публицистом, Достоевский даёт невероятно точную психологическую характеристику еврейскому народу. В его рассуждениях по «еврейскому вопросу» нет никаких противоречий, наоборот, он очень логичен и последователен в своих взглядах.

Совершенно неправильно считать, что антипатия писателя к еврейскому народу имеет религиозную подоплёку: у Достоевского вполне конкретные претензии к «жидам», и эти претензии вытекают из некоторых особенностей национального характера, который, в свою очередь, обусловлен status in statu. Таким образом, мы можем сделать вывод, что все доводы Гроссманов и Гуревичей относительно взглядов Достоевского на «еврейский вопрос» абсолютно несостоятельны.

Великий русский писатель-провидец Ф. М. Достоевский уже сто лет тому назад обратил свое внимание на роль евреев в русской культурной и общественной жизни, в каковые они вносили свое, чисто еврейское, миропонимание и правосознание, чуждые коренному населению - русскому народу, создавшему Россию.

В своих произведениях он неоднократно высказывал свои мысли по этому вопросу, пророчески предвидя все то, что произошло в России впоследствии.

Вот что писал Достоевский почти сто лет тому назад:

“Интернационал распорядился, чтобы европейская революция началась в России. И начнется… Ибо нет у нас для нее надежного отпора ни в управлении, ни в обществе. Бунт начнется с атеизма и грабежа всех богатств. Начнут низлагать религию, разрушать храмы и превращать их в казармы, в стойла, зальют мир кровью, а потом сами испугаются…

Евреи сгубят Россию и станут во главе анархии. Жид и его кагал – это заговор против русских. Предвидится страшная, колоссальная стихийная революция, которая потрясет все царства мира с изменением лика мира сего. Но для этого потребуется сто миллионов голов. Весь мир будет залит реками крови.” (том XI, стр. 63-66).

“Да, новый дух придет, новое общество восторжествует. В этом не может быть никакого сомнения. И этот злой дух близко. Наши дети узрят его… Мир спасется уже после посещения его злым духом, (том XI, стр. 381)”.

* * *

Кроме отдельных высказываний о роли евреев в России, Достоевский в своем “Дневнике Писателя” за 1877 год посвятил этому вопросу целую главу (глава вторая), озаглавивши ее “Еврейский Вопрос”.

* * *

В настоящее время (1969 год) вопрос этот сделался не только злободневным, но и волнующим весь мир, далеко выйдя за пределы России и границы русско-еврейских взаимоотношений

* * *

По существу, “Еврейский Вопрос” в “Дневнике Писателя” есть начало того “Русско-Еврейского Диалога”, которому посвящена моя книга.

А потому, как отдельное приложение, в книге помещается полностью глава вторая “Дневника Писателя” за 1877 год, посвященная этому вопросу.

ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС

О, не думайте, что я действительно, затеваю поднять “еврейский вопрос”! Я написал это заглавие в шутку. Поднять такой величины вопрос, как положение еврея в России, и о положении России, имеющей в числе сынов своих три миллиона евреев – я не в силах. Вопрос этот не в моих размерах. Но некоторое суждение мое я все же могу иметь, и вот выходит, что суждением моим некоторые из евреев стали интересоваться. С некоторого времени я стал получать от них письма, и они серьезно и с горечью упрекают меня за то, что я на них нападаю, “что я ненавижу жида”, ненавижу не за пороки его, “не как эксплуататора”, а именно как племя, то есть вроде того, что: “Иуда, дескать, Христа продал”. Пишут это “образованные” евреи, то есть из таких, которые (я заметил это, но отнюдь не обобщаю мою заметку, оговариваюсь заранее) – которые всегда как бы постараются дать вам знать, что они при своем образовании давно уже не разделяют “предрассудков” своей нации, своих религиозных обрядов не исполняют, как прочие мелкие евреи, считают это ниже своего просвещения, да и в Бога, дескать, не веруем. Замечу в скобках и кстати что всем этим господам из “высших евреев”, которые так стоят за свою нацию, слишком даже грешно забывать своего сорокавекового Иегову и отступаться от него. И это далеко не из одного только чувства национальности грешно, а и из других, весьма высокого размера причин. Да и странное дело: еврей без Бога как-то немыслим; еврея без Бога и представить нельзя. Но тема эта из обширных, мы ее пока оставим. Всего удивительнее мне то: как это и откуда я попал в ненавистники еврея, как народа, как нации? Как эксплуататора и за некоторые пороки мне осуждать еврея отчасти дозволяется самими же этими господами, но – но лишь на словах: на деле трудно найти что-нибудь раздражительнее и щепетильнее образованного еврея и обидчивее его, как еврея? Но опять таки: когда и чем заявил я ненависть к еврею, как к народу? Так как в сердце моем этой ненависти не было никогда, и те из евреев, которые знакомы со мной и были в сношениях со мной, это знают, то я, с самого начала и прежде всякого слова, с себя это обвинение снимаю, раз навсегда, с тем, чтоб уж потом об этом и не упоминать особенно. Уж не потому ли обвиняют меня в “ненависти”, что я называю иногда еврея, “жидом”? Но, во-первых, я не думал, чтоб это было так обидно, а во-вторых, слово “жид”, сколько помню, я упоминал всегда для обозначения известной идеи: “Жид, жидовщина, жидовське царство” и проч. Тут обозначалось известное понятие, направление, характеристика века. Можно спорить об этой идее, не соглашаться с нею но не обижаться словом. Выпишу одно место из письма одного весьма образованного еврея, написавшего мне длинное и прекрасное, во многих отношениях, письмо, весьма меня заинтересовавшее. Это одно из самых характерных обвинений меня в ненависти к еврею, как к народу. Само собою разумеется, что имя г. Н. Н. мне писавшего это письмо, остается под самым строгим анонимом.

… “но я намерен затронуть один предмет, который я решительно не могу себе объяснить. Это ваша ненависть к “жиду”, которая проявляется почти в каждом выпуске вашего. Дневника”.

“Я бы хотел знать, почему вы восстаете против жида, а не против эксплуататора вообще; я не меньше вашего терпеть не могу предрассудков моей нации, – я не мало от них страдал, – но никогда не соглашусь, что в крови этой нации живет бессовестная эксплуатация.”

“Неужели вы не можете подняться до основного закона всякой социальной жизни, что все без исключения граждане одного государства, если они только несут на себе все повинности, необходимые для существования государства, должны пользоваться всеми правами и выгодами его существования, и что для отступников от закона, для вредных членов общества, должна существовать одна и та же мера взыскания, общая для всех?… Почему же все евреи должны быть ограничены в правах и почему для них должны существовать специальные карательные законы? Чем эксплуатация чужестранцев (евреи ведь все такие же русские подданные): немцев, англичан, греков, которых в России такая пропасть, лучше жидовской эксплуатации? Чем русский православный кулак, мироед, целовальник, кровопийца, которых так много расплодилось во всей России, лучше таковых из жидов, которые все таки действуют в ограниченном кругу? Чем такой-то лучше такого-то?”…

(Здесь почтенный корреспондент сопоставляет несколько известных русских кулаков с еврейскими в том смысле, что русские не уступят. Но что же это доказывает? Ведь мы нашими кулаками не хвалимся, не выставляем их как примеры подражания и, напротив, в высшей степени соглашаемся, что и те и другие нехороши).

“Таких вопросов я бы мог вам задавать тысячами.”

“Между тем, вы, говоря о “жиде”, включаете в это понятие всю страшно-нищую массу трехмиллионного еврейского населения в России, из которых два миллиона 900.000, по крайней мере, ведет отчаянную борьбу за жалкое существование, нравственно чище не только других народностей, но и обоготворяемого вами русского народа. В это название вы включаете и ту почтенную цифру евреев, получивших высшее образование, отличающихся на всех поприщах государственной жизни; берите хоть…”

(Тут опять несколько имен, которых я, кроме Гольдштейна, считаю не в праве напечатать, потому что некоторым из них может быть, неприятно будет прочесть, что они происходят от евреев).

“Гольдштейна (геройски умершего в Сербии за славянскую идею) и работающих на пользу общества и человечества. Ваша ненависть к “жиду” простирается даже на Дизраэли… который, вероятно, сам не знает, что его предки были когда-то испанскими евреями, и который уж, конечно, не руководит английской консервативной политикой с точки зрения “жида” (?).

“Нет, к сожалению, вы не знаете ни еврейского народа, ни его жизни, ни его духа, ни его сорокавековой истории, наконец. К сожалению, потому что вы, во всяком случае, человек искренний, абсолютно честный, а наносите бессознательно вред громадной массе нищенствующего народа, – сильные же “жиды”, принимая сильных мира сего в своих салонах, конечно, не боятся ни печати, ни даже бессильного гнева эксплуатируемых. Но довольно об этом предмете! Вряд ли я вас убежу в моем взгляде, – но мне крайне желательно было бы, чтобы убедили меня”.

Вот этот отрывок. Прежде чем отвечу что-нибудь, (ибо не хочу нести на себе такое тяжелое обвинение) – обращу внимание на ярость нападения и степень обидчивости. Положительно у меня, во весь год издания “Дневника”, не было таких размеров статьи против “жида”, которая бы могла вызвать такой силы нападение. Во-вторых, нельзя не заметить, что почтенный корреспондент, коснувшись в этих немногих строках своих и до русского народа, не утерпел и не выдержал и отнесся к бедному русскому народу несколько слишком уж свысока. Правда, в России и от русских то не осталось ни одного не проплеванного места (словечко Щедрина), а еврею тем “простительнее”. Но во всяком случае ожесточение это свидетельствует ярко о том, как сами евреи смотрят на русских. Писал это, действительно, человек образованный и талантливый (не думаю только, чтоб без предрассудков); чего же ждать, после того, от необразованного еврея, которых так много, каких чувств к русскому? Я не в обвинение это говорю: все это естественно! Я только хочу указать, что в мотивах нашего разъединения с евреем виновен, может быть, и не один русский народ, и что скопились эти мотивы, конечно, с обеих сторон, и еще неизвестно на какой стороне в большей степени. Отметив это, выскажу несколько слов в мое оправдание и вообще, как я смотрю на это дело. И хоть вопрос этот, повторяю, мне и не по силам, но что же нибудь ведь и я могу выразить.

II

Положим, очень трудно узнать сорокавековую историю такого народа, как евреи; но на первый случай я уже то одно знаю, что наверно нет в целом мире другого народа, который бы столько жаловался на судьбу свою, поминутно, за каждым шагом и словом своим, на свое принижение, на свое страдание, на свое мученичество. Подумаешь, не они царят в Европе, не они управляют там биржами хотя бы только, а стало быть, политикой, внутренними делами, нравственностью государств. Пусть благородный Гольдштейн умирает за славянскую идею. Но все таки, не будь так сильна еврейская идея в мире, и, может быть, тот же самый “славянский” (прошлогодний) вопрос давно бы уже решен был в пользу славян, а не турок. Я готов поверить, что лорд Биконсфильд сам, может быть, забыл о своем происхождении, когда-то, от испанских жидов (наверно однако не забыл); но что он “руководил английской консервативной политикой”, за последний год отчасти с точки зрения жида, в этом, по моему, нельзя сомневаться. “Отчасти-то” уж нельзя не допустить.

Но пусть все это, с моей стороны, голословие, легкий тон и легкие слова. Уступаю. Но все таки не могу вполне поверить крикам евреев, что уж так они забиты, замучены и принижены. На мой взгляд, русский мужик, да и вообще русский простолюдин, несет тягостей чуть ли не больше еврея. Мой корреспондент пишет мне в другом уже письме:

“Прежде всего необходимо предоставить им (евреям) все гражданские права (подумайте, что они лишены до сих пор самого коренного права: свободного выбора местожительства, из чего вытекает множество страшных стеснений для всей еврейской массы), как и всем другим чужим народностям в России, а потом уже требовать от них исполнения своих обязанностей к государству и к коренному населению”.

Но подумайте и вы, г. корреспондент, который сами пишете мне, в том же письме, на другой странице, что вы “не в пример больше любите и жалеете трудящуюся массу русского народа, чем еврейскую” – (что уже слишком для еврея сильно сказано) – подумайте только о том, что когда еврей “терпел в свободном выборе местожительства”, тогда двадцать три миллиона “русской трудящейся массы” терпели от крепостного состояния, что уж, конечно, было потяжелее “выбора местожительства”. И что же, пожалели их тогда евреи? Не думаю; в Западной окраине России и на Юге вам на это ответят обстоятельно. Нет, они и тогда точно так же кричали и жаловались, что они забиты и мученики, и что когда им дадут больше прав “тогда и спрашивайте с нас исполнения обязанностей к государству и коренному населению”. Но вот пришел Освободитель и освободил коренной народ, и что же, кто первый бросился на него, как на жертву, кто воспользовался его пороками преимущественно, кто оплел его вековечным золотым своим промыслом, кто тотчас же заместил, где только мог и поспел, упраздненных помещиков, с тою разницею, что помещики хоть и сильно эксплуатировали людей, но все же старались не разорять своих крестьян, пожалуй, для себя же, чтоб не истощить рабочей силы, а еврею до истощения русской силы дела нет, взял свое и ушел. Я знаю, что евреи прочтя это, тотчас же закричат, что это неправда, что это клевета, что я лгу, что я потому верю всем этим глупостям, что “не знаю сорокавековой истории” этих чистых ангелов, которые несравненно “нравственно чище не только других народностей, но и обоготворяемого мною русского народа” (по словам корреспондента, см. выше). Но пусть они нравственно чище всех народов в мире”, а русского уж, разумеется, а между тем, я только что прочел в мартовской книжке “Вестника Европы” известие о том, что евреи в Америке, в Южных Штатах, уже набросились всей массой на многомиллионную массу освобожденных негров и уже прибрали ее к рукам по-своему, известным и вековечным своим “золотым промыслом”, и пользуясь неопытностью и пороками эксплуатируемого племени. Представьте же себе, когда я прочел это, мне тотчас же вспомнилось, что мне еще пять лет тому приходило это самое на ум, именно то, что вот ведь негры от рабовладельцев теперь освобождены, а ведь им не уцелеть, потому что на эту свежую жертвочку как раз набросятся евреи, которых столь много на свете. Подумал я это, и, уверяю вас, несколько раз потом в этот срок мне вспадало на мысль: “да что же там ничего об евреях не слышно, что в газетах не пишут, ведь эти негры евреям клад, неужели пропустят?” И вот дождался, написали в газетах, прочел. А дней десять тому назад прочел в “Новом Времени” (№ 371) корреспонденцию из Ковно, прехарактернейшую: “дескать, до того набросились там евреи на местное литовское население, что чуть не сгубили всех водкой, и только ксендзы спасли бедных опившихся, угрожая им муками ада и устраивая между ними общества трезвости”. Просвещенный корреспондент, правда, сильно краснеет за свое население, до сих пор верующее в ксендзов и в муки ада, но он сообщает при этом, что поднялись вслед за ксендзами и просвещенные местные экономисты, начали устраивать сельские банки, именно чтобы спасти народ от процентщика-еврея, и сельские рынки, чтобы можно было “бедной трудящейся массе” получать предметы первой потребности по настоящей цене, а не по той, которую назначает еврей. Ну, вот я это все прочел и знаю, что мне в один миг закричат, что все это ничего не доказывает, что это от того, что евреи сами угнетены, сами бедны, и что все это лишь “борьба за существование”, что только глупец разобрать этого не может, и не будь евреи так сами бедны, а, напротив, разбогатей они, то мигом показали бы себя с самой гуманной стороны, так что мир бы весь удивили. Но ведь, конечно, все эти негры и литовцы еще беднее евреев, выжимающих из них соки, а ведь те (прочтите-ка корреспонденцию) гнушаются такой торговлей, на которую так падок еврей; во-вторых, не трудно быть гуманным и нравственным, когда самому жирно и весело, а чуть “борьба за существование”, так и не подходи ко мне близко. Не совсем уж это, по-моему, такая ангельская черта. А в-третьих, ведь я, конечно, не выставляю эти два известия из “Вестника Европы” и “Нового Времени” за такие уж капитальные и всерешающие факты. Если начать писать историю этого всемирного племени, то можно тотчас же найти сто тысяч таких же и еще крупнейших фактов, так что один или два факта лишних ничего особенного не прибавят, но ведь что при этом любопытно: любопытно то, что чуть лишь вам – в споре ли, или просто в минуту собственного раздумья, – чуть лишь вам понадобится справка о еврее и делах его, – то не ходите в библиотеки для чтения, не ройтесь в старых книгах или в собственных старых отметках, не трудитесь, не ищите, не напрягайтесь, а не сходя с места, не подымаясь даже со стула, протяните лишь руку к какой хотите первой, лежащей подле вас газете, и поищите на второй или на третьей странице: непременно найдете что-нибудь о евреях и непременно то, что вас интересует, непременно самое характернейшее и непременно одно и то же– то есть все одни в те же подвиги! Так ведь это, согласитесь сами, что-нибудь да значит, что-нибудь да указует, что-нибудь открывает же нам, хотя бы вы были круглый невежда в сороковековой истории этого племени. Разумеется, мне ответят, что все обуреваемы ненавистью, а потому все лгут. Конечно, очень может случиться, что все до единого лгут, но в таком случае рождается тотчас другой вопрос: если все до единого лгут и обуреваемы такою ненавистью, то с чего-нибудь да взялась же эта ненависть, ведь что-нибудь значит же эта всеобщая ненависть, “ведь что-нибудь значит же слово все!”, как восклицал некогда Белинский.

“Свободный выбор местожительства!” Но разве русский. коренной человек уж так совершенно свободен в выборе местожительства? Разве не продолжаются и до сих пор еще прежние, еще от крепостных време н оставшиеся и нежелаемые стеснения в полной свободе выбора местожительства и для русского простолюдина, на которые давно обращает внимание правительство? А что до евреев, то всем видно, что права их в выборе местожительства весьма и весьма расширились в последние двадцать лет. По крайней мере, они явились по России в таких местах, где прежде их не видывали. Но евреи все жал у ются на ненависть и стеснения. Пусть я не тверд в познании еврейского быта, но одно-то я уже знаю наверно и буду спорить со всеми, именно: что нет в нашем простонародье предвзятой, априорной, тупой, религиозной какой-нибудь ненависти к еврею, вроде: “Иуда, дескать, Христа продал”. Если и услышишь это от ребятишек или от пьяных, то весь народ наш смотрит на еврея, повторяю это, без всякой предвзятой ненависти. Я пятьдесят лет видел это. Мне даже случалось жить с народом, в массе народа, в одних казармах, спать на одних нарах. Там было несколько евреев – и никто не презирал их, никто не исключал их, не гнал их. Когда они молились (а евреи молятся с криком, надевая особое платье), то находил этого стран н ым, не мешал им и не смеялся над ними, чего, впрочем именно надо бы было ждать от такого грубого, по вашим понятиям, народа, как русские; напротив, смотря на них, говорили: “это у них такая вера, это они так молятся” и проходили мимо с спокойствием и почти с одобрением. И что же, вот эти-то евре и чуждались во многом русских, не хотели есть с ними, смотрели чуть не свысока (и это где же? – в остроге!) я вообще выражали гадливость и брезгливость к русскому, к “коренному” народу. То же самое и в солдатских казармах и везде по всей России: наведайтесь, спросите, обижа ю т ли в казармах еврея как еврея, как жида, за веру, за обычай? Нигде не обижают, и так во всем народе. Напротив, уверяю вас, что и в казармах, я везде русский простолюдин сл и шком в и дит и понимает (да и не скрывают того сами евреи), что еврей с ним есть не захочет, брезгает им, сторонится и ограждается от него сколько может, и что же, – вместо того, чтоб обижаться на это, русский простол ю дин спокойно и ясно говорит: “это у него вера такая, это он по вере своей не ест и сторонится” (то есть не потому, что зол) и, сознав эту высшую причину, от всей души извиняет еврея. А между тем, мне иногда входила в голову фантазия: ну что, если б это не евреев было в России три ми л лиона, а русск и х; а евреев было бы 80 миллионов – ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они им сравняться с собою в правах? Дали бы им молиться среди них с вободно? Не обратили ли бы прямо в рабов? Хуже того: не содрали ли бы кожу совсем! Не избили ли бы до тла, до окончательного истребления, как делывали они с чужими народностями в старину, в древнюю свою историю? Нет-с, уверяю вас, что в русском народе нет предвзятой ненависти к еврею, а есть, может быть, несимпатия к нему, особенно по местам и даже может быть, очень сильная. О, без этого нельзя, это есть, но происходит это вовсе не от того, что он еврей, не и з племенной, не из религиозной какой-нибудь ненависти, а происходит это от иных причин, в которых ви н оват уже не коренной народ, а сам еврей.

III

Status in statu. Сорок веков бытия.

Ненависть да еще от предрассудков – вот в чем обвиняют евреи коренное население. Но если уже зашла речь о предрассудках, то, как вы думаете: еврей менее питает предрассудков к русскому, чем русский к еврею? Не побольше ли? Вот я вам представлял примеры того, как относится русское простолюдье к еврею; а у меня перед глазами письма евреев, да не из простолюдья, а образованных евреев, и – сколько ненависти в этих письмах к “коренному населению”! А главное, – пишут, да и не примечают этого сами.

Видите ли, чтоб существовать сорок веков на земле, то есть во весь почти исторический период человечества, да еще в таком плотном и нерушимом единении; чтоб терять столько раз свою территорию, свою пол и тическую независимость, законы, почти даже веру, – терять и всякий раз опять соединяться, опять возрождаться в прежней идее, хоть и в другом виде, опять создавать себе и законы и почти веру – нет, такой живучий народ, такой необыкновенно сильный и энергический народ, такой беспримерный в мире народ, не мог существовать без Status in statu, который он с охранял в сегда. и везде во время самых страшных, т ысячелетних рассеяний и гонений своих. Говоря про Status in statu, я вовсе не обвинение какое-нибудь хочу возвести. Но в чем, однако, заклю чает с я этот Status in statu, в чем вековечно-неизменная идея его, и в че м суть этой идеи?

Излагать это было долго, да и невозможно в коротенькой статье, да и невозможно еще и по той даже причине, что не настали еще все времена и сроки, несмотря на протекшие сорок веков, и окончательное слово человечества об этом великом племени еще впереди. Но не вни к ая в суть и в глубину предмета, можно разобрать хотя некоторые признаки этого Status in statu, по крайней мере, хоть наружно. Признаки эти: отчужденность и отчудимость на степени религиозного догмата, неслиянность, вера в то, что существует в мире лишь одна народная личность – еврей, а другие хоть есть, но все равно, надо считать, что как бы их и не существовало. “Выйди из народов и составь свою особь и знай, что с сих пор ты един у Бога, остальных истреби, или в рабов обрати, или эксплуатируй. Верь в победу над всем миром, верь, что все покорится тебе. Строго всем гнушайся и ни с кем в быту своем не сообщайся. И даже когда лишишься земли своей, политической личности своей, даже когда рассеян будешь по лицу всей земли, между всеми народами – все равно, – верь всему тому, что тебе обещано, раз навсегда, верь тому, что все сбудется, а пока жив и, гнушайся, единись и эксплуатируй и – ожидай, ожидай” … Вот суть идеи этого Status in statu, а затем конечно, есть внутренние, а может быть и таинственные законы, ограждающие эту идею.

Вы говорите, господа образованные евреи и оппоненты, что уж это-то все вздор, и что “если и есть Status in statu, (то есть был, а теперь, де, остались самые слабые следы), то единственно лишь гонения привели к нему, гонения породили его, религиозные, с средних веков и раньше, и явился этот Status in statu, единственно лишь из чувства самосохранения. Если же и продолжается, особенно в России, то потому, что еврей еще не сравнен в правах с коренным населением”. Но вот что мне кажется: если б он б ыл и сравнен в правах, то ни за что не отказался бы от своего Status in statu. Мало того: приписы в ать Status in statu одним лишь гонениям и чувству самосохранения – недостаточно. Да и не хватило бы упорства в самосохранении на сорок веков, надоело бы и сохранять себя такой срок. И сильнейшие цивилизации в мире не достигали и до половины сорока веков и теряли политическую силу и племенной облик. Тут не одно самосохранение стоит главной причиной, а некая идея, движущая и влекущая, неч то такое, мировое и глубокое, о чем, может быть, человечество еще не в силах произнести своего последнего слова как сказал я выше. Что религиозный-то характер тут ест ь по преимуществу – это-то уже несомненно. Что свой Промыслитель, под именем прежнего первоначального Иеговы, с своим идеалом и с своим обетом продолжает вести свой народ к цели твердой – это-то уже ясно. Да и нельзя, повторяю я, даже и представить себе еврея без Бога, мало того, не верю я даже и в образованных евреев безбожников: все они одной сути, и еще Бог знает чего ждет мир от евреев образованных! Еще в детстве моем я читал и слыхал про евреев легенду о том, что они, де, и теперь неуклонно ждут Мессию, все, как самый низший жид, так и самый высший и уче н ый из них, философ и кабалист-раввин, что они верят все, что Мессия соберет их опять в Иерусалиме и низложит все народы мечом своим к их подножию; что потому-то, де, евреи, по крайней мере в огромном большинстве своем, предпочитают лишь одну профессию, – торг золотом и много что обрабо т ку его, и это все будто бы для того, что когда явится Мессия, то чтоб не иметь нового отечества, не быть прикрепленным к земле иноземцев, обладая ею, а иметь все с собою ли ш ь в золоте и драгоценностях, чтоб удобнее их унести, когда

Загорит, заблестит луч денницы:

И кимвал, и тимпан, и цевницы,

И сребро, и добро, и святыню,

Понесем в Старый Дом, в Палестину.

Все это, повторяю, слышал я как легенду, но я верю, что суть дела существует непременно, особенно в целой массе евреев в виде инстинктивно-неудержимого Влечения. Но чтоб сохранялась такая суть дела, уж, конечно, необходимо, чтоб сохранялся самый строгий Status in statu. Он и сохраняется. Стало быть не одно лишь гонение было и есть ему причиною, а другая идея. …

Если же существует вправду такой особый внутренний, строгий строй у евреев, связующий их в нечто цельное и особенное, то, то ведь почти еще можно задуматься над вопросом о со в ершенном сравнен и и во всем их прав с правами коренного населения. Само собою, все что требует гуманность и справедливос т ь, все что требует человечность и христианский закон – все это дол ж но быть сделано для евреев. Но если они, во всеоруж ии с воего строя и своей особенности, своего племенного и религиозного объедин е ния, во всеоружии своих правил и принципов, совершенно противоположных той и д ее, следуя которой, доселе, по крайней мере, развивался весь европейский мир, потребуют совершенного уравнения всевозможных прав с коренным населением, то – не получат ли они уже тогда нечто большее, нечто лишнее, нечто в ерховное против самого коренного даже населения? Тут конечно, укажут на других инородцев, “что вот, дескать, сравнены или почти сравнены в правах, а евреи имеют прав меньше всех инородцев, и это, де, потому, что боятся нас, евреев, что мы, де, будто бы вреднее всех инородцев. А между тем, чем вреден еврей? Если и есть дур н ые качества в еврейском народе, то единственно потому, что сам русский народ таковым способствует, по русскому собственному невежеству своему, по необразованности своей, по неспособности своей к самостоятельности, по малому экономическому развитию своему. Русский, де, народ сам требует посредника, руководителя, экономического опекуна в делах, кредитора, сам зовет его, сам отдается ему. Посмотрите, напротив, в Европе: там народы сильные и самостоятельные духом, с сильным национальным разви т ием, с привычкой давнишней к труду и с уменьем труда, и вот там не боятся дать все права еврею! Слышно ли что нибудь во Франции о вреде от Status in statu и тамошних евреев?”

Рассуждение, по-видимому, сильное, но однако же прежде всего тут мерещится одна заметка в скобках, а именно: стало быть, еврейству там и хорошо, где народ еще невежествен, или несвободен, или мало развит экономически, – тут-то, стало быть, ему и лафа! И вместо того чтоб, напротив, влиянием своим поднять этот уровень образования, усилить знание, породить экономическую способность в коренном населении, вместо того еврей, где ни поселялся, там еще пуще унижал и развращал народ, там еще больше приникало человечество, еще больше падал уровень образования, еще отвратительнее распространялась безвыходная, бесчеловечная бедность, а с нею и отчаяние. В окраинах наших спросите коренное население: что двигает евреев, и что двигало им столько веков? Получите единогласный ответ: безжалостность; “двигали им столько веков одна лишь к нам безжалостность и одна только жажда напиться нашим потом и кровью”. И действительно, вся деятельность евреев в этих наших окраинах заключалась лишь в постановке коренного населения сколь возможно в безвыходную от себя зависимость, пользуясь местными законами . О, тут они всегда находили возможность пользоват ь ся правами и законами. Они всегда умели водить дружбу с теми, от которых зависел народ, и уж не им бы роптать хоть тут-то на малые свои права сравнительно с коренным населением . Довольно они их получали у нас, этих прав, над коренным населением. Что становилось, в десятилетия и столетия, с русским народом там, где поселялись евреи – о том свидетельствует история наших русских окраин. И что же? Укажите на какое-нибудь другое племя из русских инородцев, которое бы, по ужасному влиянию своему, могло бы равняться в этом смысле с евреем? Не найдете такого; в этом смысле еврей сохраняет вс ю свою оригинальность перед другими русскими инородцами, а причина тому, конечно, этот Status in statu его, дух которого дышит именно этой безжалостностью ко всему, что не есть еврей, к этому неуважению ко всякому народу и племени и ко всякому человеческому существу, кто не есть еврей. И что в том за оправдание, что вот на Западе Европы не дали одолеть себя народы, и что, стало быть, русский народ сам виноват? Потому что русский народ в окраинах России оказался слабее европейских народов (и единственно вследствие жестоких вековых политических своих обстоятельств) , потому только и задавить его окончательно эксплуатацией, а не помочь ему?

Если же и указывают на Европу, на Францию, например, то вряд ли и там так безвреден был Status in statu… Конечно, христианство и идея его там пали и падают не по вине еврея, а по своей вине, тем не менее нельзя не указать и в Европе на сильное торжество еврейства, заменившего многие прежние идеи своими. О, конечно, человек всегда и во все времена боготворил материализм и наклонен был видеть и понимат ь свободу лиш ь в обеспечении себя накопленными изо всех сил и запасенными всеми средст в ами деньгами. Но никогда э ти стремления не возводились так откровенно и так поучительно в высший принцип как в нашем девятнадцатом веке. “Всяк за себя и только за себя и всякое общение между людьми единственно для себя”, – вот нравственный принцип бол ь шинства теперешних людей , и даже не дурных людей, а, напротив трудящихся, не убивающих, не вору ю щих. А безжалостность к низшим массам, а падение братства, а эксплуатация богатого бедным, – о, конечно, все это было и прежде и всегда, – но – но не возводилось же на степен ь высшей правды и науки, но осуждалось же христианством, а теперь, напротив, возводится в добродетель. Стало быть, не даром же все таки царят там повсеместно евреи на биржах, не даром они движут капиталами, не даром же они властители кредита и не даром, повторяю это, они же властители и всей международной политики, и что будет дальше – известно и самим евреям: близится их царство, полное их царство! Наступает вполне торжество идей, перед которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды, чувства христианские, национальные и даже народной гордости европейских народов. Наступает, напротив материализм, слепая плотоядная жажда личного материального обеспечения, жажда личного накопления денег всеми средствами – вот все, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу, вместо христианской идеи спасения лишь посредством теснейшего нравственного и братского единения л ю дей. Засмеются и скажут, что это там вовсе не от евреев. Конечно, не от одних евреев, но если евреи окончательно восторжествовали и процвели в Европе именно тогда, когда там восторжествовали эти новые начала даже до степени возведения их в нравственный принцип, то нельзя не заключить, что и евреи приложили тут своего влияния.

Наши оппоненты указыва ю т, что евреи, напротив, бедны, повсеместно даже бедны, а в России особенно, что только самая верхушка евреев богата, банкиры и цари бирж, а их остальных евреев чуть ли не девять десятых их буквально нищие, мечутся из-за куска хлеба, предлагают куртаж, ищут где бы урвать копейку на хлеб. Да, это, кажется, правда, но что же это обозначает? Не значит ли это именно, что в самом труде евреев (то есть огромного большинства их, по крайней мере), в самой эксплуатации их заключается нечто неправильное, ненормальное, нечто неестественное, несущее само в себе сво ю кару. Еврей предлагает посредничество, торгует чужим трудом. Капитал есть накопленный труд: еврей л ю бит торговать чужим трудом! Но все же э то пока ничего не изменяет: зато верхушка евреев воцаряется над человечеством все сильнее и тве р же и стремится дать миру свой облик и свою суть. Евреи все кричат, что есть же и между ними хорошие люди. О Боже! Да разве в этом дело? Да и вовсе мы не о хороших или дурных людях теперь говорим. И разве между теми нет тоже хо роших людей? Разве покойный парижский Джемс Ротшильд был дурной человек? Мы говорим о целом и об идее его, мы говорим о жидовстве и об идее жидовской , охватывающей весь мир, вместо “неудавшегося” христианства. …

IV

Но да, здравствует братство

Но что же я говорю и зачем? Или я враг евреев? Неужели правда, как пишет мне одна, безо всякого для меня сомнения (что уже видно по письму ее н по искренним, горячим чувствам письма этого) благороднейшая и образованная еврейская девушка, – неужели и я, по словам ее, враг этого “несчастного” племени, на которое я “при всяком удобном случае (будто бы) так жестоко нападаю”. “Ваше презрение к жидовскому племени, которое “ни о чем кроме себя не думает” и т.д., и т. д., очевидно”. – Нет, против этой очевидности я восстану, да и самый факт оспариваю. Напротив, я именно говорю и пишу, что “все, что т ребует гуманность и справедливость, все, что требует человечность и христианский закон – все это должно быть сделано для евреев”. Я написал эти слова выше, но теперь я еще прибавлю к ним, что, несмотря на все соображения, уже мною выставленные, я окончательно стою, однако же, за совершенное расширение прав евреев в формальном законодательстве и, если возможно только, и за полнейшее равенство прав с коренным населением (NB., хотя, может быть, в иных случаях, они имеют уже и теперь больше прав, или, лучше сказать, возможности ими пользоваться , чем само коренное население). Конечно, мне приходит тут же на ум, например, такая фан т азия: “Ну, что если пошатнется каким-нибудь образом и от чего-нибудь наша сельская община, ограждающая нашего бедного коренника-мужика от стольких зол, – ну, что если тут же, к этому освобожденному мужику, столь неопытному, столь не умеющему сдержать себя от соблазна, и которого именно опекала доселе община, – нахлынет всем кагалом еврей – да, что тут: тут мигом конец его: все имущество его, вся сила его перейдет назавтра же во власть еврея, и наступит такая пора, с которой не только не могла бы сравняться пора крепостничества, но даже татарщина”. Но несмотря на все “фантазии” и на все, что я написал в ыше, я все таки с т ою за полное н окончательное уравнение прав – потому что это Христов закон, потому что это христианский принцип. Но если так, то для чего же я писал столько страниц и что хотел выразить, если так противоречу себе? А вот именно то, что я не противоречу себе и что с русской, с коренной стороны нет и не вижу препятствия в расширении еврейских прав, но утверждаю зато, что препятствия эти – лежат со стороны евреев несравненно больше, чем со стороны русских, и что если до сих пор не созидается того, чего желалось бы всем сердцем, то русский человек в этом виновен несравненно менее, чем сам еврей. Подобно тому, как я выставлял еврея-простолюдина, который не хотел сообщаться и есть с русскими, а те не только не сердились и не мстили ему за это, а, напротив, разом осмыслили и извинили его, говоря: “это он потому, что у него вера такая” – подобно тому, то есть этому еврею простолюдину, мы и в интеллигентном еврее видим весьма часто такое же безмерное и высокомерное предубеждение против русского. О, они кричат, что они любят русский народ; один так даже писал мне, что он именно скорбит о том, что русский народ не имеет религии и ничего не понимает в своем христианстве. Это уже слишком сильно сказано для еврея, и рождается лишь, вопрос: понимает ли что в христианстве сам-то этот высокообразованный еврей? Но самомнение и высокомерие есть одно из очень тяжелых для нас, русских, свойств еврейского характера. Кто из нас, русский, или еврей, более неспособен понимать друг друга? Клянусь, я оправдаю скорей русского: у русского, по крайней мере, нет (положительно нет!) религиозной ненависти к е в рею. А остальных предубеждений где, у кого больше? Вон евреи кричат, что они были столько веков угнетены и гонимы, угнетены и гонимы и теперь, и что это, по крайней мере, надобно взять в расчет русскому при суждении о еврейском характере. Хорошо, мы и берем в расчет и доказать это можем: в интеллигентном слое русского народа не раз уже раздавались голоса за евреев. Ну, а евреи: брали ли и берут ли они в расчет, жалуясь н обвиняя русских, столько веков угнетений и гонений, которые перенес сам русский народ? Неужто можно утверждать, что русский народ вытерпел меньше бед и зол “в свою историю”, чем евреи где бы то н и было? И неужто можно утверждать, что не еврей, весьма часто, соединялся с его гонителями, брал у них на откуп русский народ, и сам обращался в его гонителя? Ведь это все было же, существовало, ведь это история, исторический факт, но мы нигде не слы хали, чтоб еврейский: народ в этом раскаивался, а русский народ он все таки обвиняет за то, что тот мало любит его.

Но “буди! буди!”. Да будет полное и духовное единение племен и никакой разницы прав! А для этого я прежде всего умоляю моих оппонентов и корреспондентов-евреев быть, напротив, к нам, русским, снисходительнее и справедливее. Если высокомерие их, если всегдашняя “скорбная брезгливость” евреев к русскому племени есть только предубеждение, “исторический нарост”, а не кроется в каких-нибудь гораздо более глубоких тайн а х его закона и строя , – то да ра с сеется все это скорее и да сойдемся мы единым духом, в полном братстве, на взаимную помощь и на великое дело служения земле нашей, государству и отечеству нашему! Да смягчатся взаимные обвинения, да исчезнет всегдашняя экзальтация этих обвинений, мешающая ясному понимани ю вещей. А за ру с ский народ поручиться можно: о, он примет еврея в самое полное братство с собою, несмотря на различие в вере, и с совершенным уважением к историческому факту этого различия, но все таки для братства, для полного братства нужно братство с обеих сторон . Пусть еврей покажет ему и сам хоть сколько-нибудь братского чувства, чтоб ободрить его. Я знаю, что в еврейском народе и теперь можно отделить довольно лиц, ищущих и жаждущих устранения недоумений, людей при том человеколюбивых, и не я буду молчать об этом, скрывая истину. Вот для того-то, чтоб эти полезные и человеколюбивые люди не унывали и не падали духом и чтоб сколько-нибудь ослабить предубеждения их и тем облегчить им начало дела, я и желал бы полного расширения прав еврейского племени, по крайней мере, по возможности, именно насколько сам еврейский народ докажет способность свою принять и воспользоваться правами этими без ущерба коренному населению. Даже бы можно было уступить вперед, сделать с русской стороны еще больше шагов вп е ред. … Вопрос только в том: много ли удастся сделать этим новым, хорошим людям из евреев, и насколько сами они способны к новому и прекрасному делу настоящего братского единения с чуждыми им по вере и по крови людьми?

Ф. М. Достоевский

“Дневник писателя” за 1877 год.

К ЧИТАТЕЛЯМ

В предисловии настоящей книги указаны причины ее напечатания.

* * *

На странице 2-ой обложки приведены высказывания о свободе печати русского писателя Солженицына и французского ученого Поля Расинье.

* * *

Они испытали то же самое, что приходится испытывать и мне при попытке коснуться вопроса, над которым во всем мире тяготеет “табу” – вопроса о роли и положении евреев в России и в СССР.

* * *

Навет и клевета на русский народ и обвинения в “дискриминации” евреев уже сто лет заполняет страницы мировой печати.

* * *

Русская эмиграция в лице своих лидеров молчит и не делает попыток опровергнуть навет.

* * *

Появление моего очерка “Евреи в России и в СССР” вызвало широкий отклик эмиграции, а приведенные в нем данные не смогли быть опровергнуты и, надеюсь, послужат ценным материалом для будущего объективного и беспристрастного рассмотрения вопроса о положении евреев в России.

* * *

Вопроса о допустимости выступать от имени русской эмиграции лицам, связанным родственными или семейными связями с евреями, на что обратили внимание мои многочисленные читатели, я не коснулся, хотя значения этого вопроса и не отрицаю.

* * *

Обо всех замеченных неточностях прошу писать мне по моему личному адресу. “Русско-Еврейский Диалог” далеко не закончен и все новые данные могут быть полезны для будущих исследований.

Андрей Иванович Дикий

Адрес: А. Diky, 14 Springer St., Richmond, Maine 04357

Материал из ЕЖЕВИКИ - сайт - Академической Вики-энциклопедии по еврейским и израильским темам

Фёдор Михайлович Достоевский
250px Портрет Достоевского работы Перова, 1872
Псевдонимы:	Д.; Друг Кузьмы Пруткова; Зубоскал; -ий, М.; Летописец; М-ий; Н.Н.; Пружинин, Зубоскалов, Белопяткин и К° [коллективный]; Ред.; Ф.Д.; N.N.
Дата рождения:	11.11.1821 (30.10)
Место рождения:
Произведения на сайте Lib.ru
в Викитеке? .

Фёдор Миха́йлович Достое́вский (30 октября (11 ноября) 1821, Москва , Российская империя - 28 января (9 февраля) 1881, Санкт-Петербург , Российская империя) - один из самых значительных и известных в мире русских писателей и мыслителей.

Достоевский и антисемитизм - по Википедии

Уделял евреям огромное внимание. Антисемитизм был неотъемлемой частью мировоззрения Достоевского и находил выражение как в романах и повестях, так и в публицистике писателя. Но он же был его комплексом и проблемой.

При этом, с одной стороны, он утверждая «… в сердце моём этой ненависти не было никогда …» а с другой всей своей писательской и публицистической деятельностью постоянно свой антисемитизм демонстрировал. Т.е. для него самого это было глубоким комплексом.

Иногда можно предположить, что это просто реализм:

Например, обсуждая дальнейшую участь освобожденных от крепостного права крестьян, он пишет в «Дневнике писателя» за 1873 г.:

+ «Так и будет, если дело продолжится, если сам народ не опомнится; а интеллигенция не поможет ему. Если не опомнится, то весь, целиком, в самое малое время очутится в руках у всевозможных жидов, и уж тут никакая община его не спасет… <…> Жидки будут пить народную кровь и питаться развратом и унижением народным, но так как они будут платить бюджет, то, стало быть, их же надо будет поддерживать.» +

Но в других местах явно прояляется его иррациональная ненависть.

Писатель Андрей Дикий приписывает Достоевскому следующую цитату:

«Евреи сгубят Россию и станут во главе анархии. Жид и его кагал - это заговор против русских».

Похожую цитату со ссылкой на письмо-ответ Николаю Епифановичу Грищенко, учителю Козелецкого приходского училища Черниговской губернии, приводит Наседкин: «А ведь жид и его кагал - это всё равно, что заговор против русских!»

Отношение Достоевского к еврейскому вопросу анализируется литературоведом Леонидом Гроссманом в статье «Достоевский и иудаизм» и книге «Исповедь одного еврея» , посвященной переписке между писателем и еврейским журналистом Аркадием Ковнером. Послание великому писателю, отправленное Ковнером из Бутырской тюрьмы, произвело впечатление на Достоевского. Свое ответное письмо он заканчивает словами «Верьте полной искренности, с которой жму протянутую Вами мне руку», а в посвященной еврейскому вопросу главе «Дневника писателя» обширно цитирует Ковнера.

По мнению критика Майи Туровской взаимный интерес Достоевского и евреев вызван воплощением в евреях (и в Ковнере, в частности) искательства персонажей Достоевского.

По мнению Николая Наседкина, противоречивое отношение к евреям вообще свойственно Достоевскому, .

Следует отметить, что неприязнь Достоевского к евреям, возможно, была связана с его религиозными убеждениями (см. Христианство и антисемитизм).

Цитаты Достоевского использовались нацистами во время Великой Отечественной войны для пропаганды на оккупированых территориях СССР, например такая из статьи «Еврейский вопрос»:

Что если бы не евреев было в России три миллиона, а русских, и евреев было бы 160 миллионов (в оригинале у Достоевского - 80 миллионов, но численность населения страны увеличили вдвое - для придания цитате большей актуальности. - Б. С.) - ну, во что обратились бы у них русские и как бы они их третировали? Дали бы они им сравняться с собою в правах? Дали бы им молиться среди них свободно? Не обратили бы их прямо в рабов? Хуже того: не содрали бы кожу совсем, не избили бы дотла, до окончательного истребления, как делывали с чужими народами в старину?»

КЕЭ, том 2, кол. 374–376 Достоевский Фёдор. Электронная еврейская энциклопедия

ДОСТОЕ́ВСКИЙ Федор Михайлович (1821, Москва, – 1881, Петербург), русский писатель.

Антисемитизм был неотъемлемой частью мировоззрения Достоевского и находил выражение как в романах и повестях, так и в публицистике писателя. В Достоевском соединялись ксенофобия и ненависть к «инородцам» и «инославным» вероисповеданиям, являющиеся характерными чертами русского национализма нового времени, и глубокая религиозная вражда христианина к иудаизму. Первый еврейский персонаж в творчестве Достоевского - это Исай Фомич Бумштейн («Записки из Мертвого дома», 1861–62), рижский еврей, каторжник, стилизованный под гоголевского Янкеля из «Тараса Бульбы». Манеры, внешность, молитвенные обряды и речь Исая Фомича изображены насмешливо и недоброжелательно, без малейшей попытки проникновения в его психологию и в смысл совершаемых им обрядов.

Почти все евреи в произведениях Достоевского - отрицательные персонажи, одновременно опасные и жалкие, трусливые и наглые, хитрые, алчные и бесчестные. В изображении их писатель часто прибегает к штампам и наветам вульгарного антисемитизма (осквернение иконы богоматери евреем-выкрестом Лямшиным в «Бесах», допущение справедливости обвинения евреев в ритуальном употреблении крови (см. Кровавый навет) христианских младенцев в «Братьях Карамазовых»). Вместо слова «еврей» Достоевский предпочитает употреблять уничижительные прозвища: жиды, жидки, жидишки, жидюги, жиденята.

Еврейскому вопросу уделяется большое внимание в публицистике Достоевского. В своем журнале «Время» Достоевский поддержал закон от 27 ноября 1861 г., предоставлявший расширение гражданских прав евреям, имеющим высшее образование, и напечатал возражение против антисемитских выступлений газеты славянофила И. Аксакова «День». В публицистике Достоевского 1870-х гг. еврейская тема получает противоречивую трактовку, которая, однако, остается в основном недоброжелательной. Как большинство русских публицистов того времени, Достоевский винит евреев в пореформенном разорении русского крестьянства, утверждая, что евреи представляют страшную опасность для России и ее народа - с экономической, политической и духовной точки зрения. Достоевский изображает евреев угнетателями русского народа. В то же время он утверждает, что в русском народе нет «предвзятой, априорной, тупой, религиозной какой-нибудь ненависти к еврею». Евреи, по его мнению, сами ненавидят русский народ; ограничительные законы против них - это лишь самозащита угнетенных русских от пагубного еврейского засилья. Либерализация русского политического режима приведет, по мнению Достоевского, к тому, что «жидки будут пить народную кровь». Евреи заглушат, по мнению Достоевского, любую попытку бороться с их экономическим засильем воплями «о нарушении принципа экономической вольности и гражданской равноправности». Особую ненависть Достоевского вызывает образованный еврей, «из тех, что не веруют в Бога», носитель начал космополитизма и либерализма, господствующих в Европе. Такой еврей представляется Достоевскому связующим звеном между евреем-шинкарем и лордом Биконсфилдом (см. Б. Дизраэли), антирусскую политику которого Достоевский приписывал его еврейскому происхождению. Сила «еврейской идеи» в мире препятствовала, с точки зрения Достоевского, решению славянского вопроса на Берлинском конгрессе в пользу славян, а не турок.

Получив в 1877 г. письмо А. У. Ковнера, обвинившего писателя в антисемитизме, Достоевский в том же году посвятил еврейскому вопросу несколько глав в «Дневнике писателя». Отвечая не только Ковнеру, но и другим своим корреспондентам-евреям, Достоевский утверждал, что он не юдофоб и является сторонником безусловного гражданского равноправия евреев. «Но уже 40-вековое, как вы говорите, их существование, - продолжает Достоевский, - доказывает, что это племя имеет чрезвычайно сильную жизненную силу, которая не могла, в продолжение всей истории, не формироваться в разные status in statu [государство в государстве. - Ред.]...» Достоевский испытывает страх перед этой силой, опасаясь, что она будет использована во вред русскому народу. Писатель сопровождает выражение готовности согласиться на предоставление евреям гражданского равноправия такими оговорками, которые сводят это формальное согласие на нет, и выражает сомнение в способности евреев «к прекрасному делу настоящего человеческого единения с чуждыми им по вере и по крови людьми». В письмах Достоевского 1878–81 гг. содержатся грубейшие выпады в адрес евреев, свидетельствующие о его болезненной, патологической ненависти к ним. Указывая на активное участие евреев в революционном и социалистическом движении, Достоевский говорит в одном из писем: «... жиду весь выигрыш от всякого радикального потрясения и переворота в государстве, потому что сам-то он status in statu, составляет свою общину, которая никогда не потрясется, а лишь выиграет от всякого ослабления всего того, что не жиды». В Германии Достоевский всюду видит «жидовские рожи», созерцание которых доставляет ему невыносимые муки. В советском издании Достоевского («Письма. 1832–1881», под редакцией и с примечаниями А. Долинина /Искоз, 1883–1968/, т. 1–4, М.–Л., 1928–59) все эти места опущены.

Антисемитизм Достоевского связан со славянофильскими корнями его мировоззрения, с русским национально-религиозным мессианизмом, притязания которого неизбежно приходят в столкновение с мессианизмом еврейским. Для Достоевского существование еврейства является вызовом христианству и, прежде всего, русскому православию. Перенося на русский народ свойства избранничества, рассматривая его как единственный подлинный народ-богоносец, Достоевский не мог не ощущать глубокого беспокойства по поводу самого существования еврейского народа, являющегося как бы живым опровержением этих идей. Он испытывал недоумение, граничащее с восхищением, перед тайной неистребимости еврейского народа, его верностью своей религии и своей древней родине: «... приписывать status in statu одним лишь гонениям и чувству самосохранения - недостаточно. Да и не хватило бы упорства в самосохранении на сорок веков, надоело бы и сохранять себя такой срок. И сильнейшие цивилизации в мире не достигали и до половины сорока веков и теряли политическую силу и племенной облик. Тут не одно самосохранение стоит главной причиной, а некоторая идея, движущая и влекущая, нечто такое мировое и глубокое, о чем, может быть, человечество еще не в силах произнести своего последнего слова». Для Достоевского еврейский народ, его история и его положение в мире - религиозный феномен, а религиозная природа еврейства не может измениться. «Еврей без Бога как-то немыслим, - говорит Достоевский, - не верю я даже в образованных евреев-безбожников».

Эти высказывания Достоевского вступают в конфликт с его определением «жидовской идеи» как слепой плотоядной жажды личного обогащения, как житейского материализма и безнравственности и его отношением к еврейской религии как к чему-то смехотворному и отталкивающему.

Очевидно, что глубокие противоречия, свойственные мировоззрению Достоевского, приводили его одновременно и к слепой ненависти к евреям, и к глубоким прозрениям, создавая в его уме образ еврейства, в котором карикатурные искажения сочетаются с глубоким пониманием экзистенциальных особенностей еврейского народа и его истории.

Еврейская Энциклопедия Брокгауза-Ефрона

(1821-1881) - знаменитый русский писатель, один из значительнейших выразителей русского антисемитизма. Сперва в образах живых евреев, вкрапленных в его художественные произведения, затем в публицистических статьях Д. неизменно является недругом еврейства, сперва презирающим их, затем ненавидящим. В изображение своего товарища по каторге ("Записки из мертвого дома", 1861) Исая Фомича Бумштейна Д. в самом деле не вложил ничего, кроме бесконечного презрения. "Нашего жидка... любили... арестанты, хотя решительно все без исключения смеялись над ним... Это был человек уже не молодой, лет около шестидесяти, маленький ростом и слабосильный, хитренький и в то же время решительно глупый. Он был дерзок и заносчив и в то же время ужасно труслив... Он всегда был в превосходнейшем расположении духа. В каторге жить ему было легко; он был по ремеслу ювелир, был завален работой из города, в котором не было ювелира. Разумеется, он в то же время был ростовщиком и снабжал под проценты и залоги всю каторгу деньгами". В одной из следующих глав идет рассказ о том, как Исай Фомич занялся ростовщичеством в первое же мгновение своего появления на каторге, и о том, как он забавно кривлялся на молитве, изображая какой-то обязательный по ритуалу экстаз... Любопытной - единственной некарикатурной - черточкой в Исае Фомиче является его пламенный интерес к спектаклю, устроенному каторжными; для него "наш театр был истинным наслаждением"... Быть может, не случайно также эстетические элементы оттеняет Д. в образе другого еврея, изображенного им через десять лет в романе "Бесы" (1871). Мелкий провинциальный почтамтский чиновник Лямшин - талантливый музыкант и рассказчик: "у мерзавца действительно был талант". Лямшин - жалкий трус, подлиза, издевающийся над теми, перед кем подхалимствует, и, наконец, ростовщик; слух приписывает ему участие в возмутительном кощунстве над иконой Богоматери; в заключение Лямшин, участвовавший в революционном убийстве одного из героев романа, причем проявил лишь патологическую трусость, донес на всех. В эту пору Д. не видел в еврее ничего, кроме объекта презрения. Еврей, покупающий краденую ложку, есть и в "Преступлении и наказании" (ч. V, гл. VΙ); вообще эпизодический "жид" имеется чуть не во всех романах Д. ("Подростке", "Идиоте", "Братьях Карамазовых"), встречаясь и в рассказах - и везде, конечно, в соответственной окраске. В "Дневнике писателя" художественные образы Д. получают публицистическое освещение. С самого начала "Дневника" ("Гражданин", 1873) при всяком удобном случае Д. указывает на пагубную роль евреев, сперва экономическую, затем политическую и идейную. Ни серьезных доказательств, ни своеобразных идей в его обличениях не замечается; это банальный антисемитизм, несомненно, увлекающий читателя тем болезненным пафосом убежденности, который так отличает публицистику Д. Этим действием не на мысль, а на чувства особенно страшен антисемитизм Д. Говоря о реформах Александра II, Д. предсказывает, что если все продолжится в том же духе, то "жидки будут пить народную кровь", но так как они будут платить бюджет, то, стало быть, их же надо будет поддерживать; в 1876 г. он уже говорит о толпе бросившихся на Россию "восторжествовавших жидов и жидишек". Все кричат об экономическом засилье евреев. "Но попробуйте сказать что-нибудь против этого, и тотчас же вам возопят о нарушении принципа экономической вольности и гражданской равноправности" (июнь). Таким образом в эту эпоху еврейство представлялось Д. уже не карикатурным предметом презрения, а ненавистной силой и как бы символом того космополитического и атеистического либерализма, борьбе с которым была посвящена вся публицистика Д.

"Образованный какой-нибудь высший еврей из тех, что не веруют в Бога и которых вдруг у нас так много расплодилось" стал для него как бы звеном, связующим, с одной стороны, еврея-фанатика и шинкаря, с другой - лорда Биконсфильда, "урожденного Израиля (né d"Israëli)", антирусскую политику которого Достоевский склонен был объяснить его еврейством. - Все такие намеки и указания, там и сям рассыпанные в "Дневнике", произвели впечатление на еврейских читателей и побудили некоторых из них вступить с ним в переписку. Интересно отметить, что среди них был уже прежде полемизировавший с Д. в "Голосе" А. Ковнер (см.), ответ которому напечатан среди писем Достоевского (СПб., 1883 г.). "Скажу вам, - пишет здесь, между прочим, Д., - что я и от других евреев уже получал в этом роде заметки. Теперь же вам скажу, что я вовсе не враг евреев и никогда им не был. Но уже 40-вековое, как вы говорите, их существование доказывает, что это племя имеет чрезвычайно сильную жизненную силу, которая не могла, в продолжение всей их истории, не формулироваться в разные status in statu... У меня есть знакомые евреи, есть еврейки, приходящие и теперь ко мне за советами по разным предметам, а они читают "Дневник писателя" и, хотя щекотливые, как все евреи, за еврейство, но мне не враги, а, напротив, приходят". С такими оговорками Д. развил эти положения в "Дневнике" за март 1877 года. Можно считать несомненным, что еврейские корреспонденты, которых он здесь цитирует, не кто иные как Ковнер, Сара Лурье, недавно умершая, и (в главе "Но да здравствует братство") Т. В. Лурье. Основные мысли этого главного антисемитического произведения Д. переданы в статье "Антисемитизм в России" (см.). Отвергая обвинения в ненависти, Д. говорит: "Уж не потому ли обвиняют меня в "ненависти", что я называю иногда еврея "жидом"? Но, во-первых, я не думал, чтоб это было так обидно, а во-вторых, слово "жид", сколько я помню, я упоминал всегда для обозначения известной идеи". Таким образом идея, неизмеримо более общая, чем еврейство, насильственно связывается с ним и вменяется ему в вину. - "Еврей без Бога как-то немыслим, - говорит Д. в другом месте, - не верю я даже и в образованных евреев-безбожников" - и, однако, еврейство оказывается повинным в материализме: "Наступает вполне торжество идей, пред которыми никнут чувства человеколюбия, жажда правды... Наступает, напротив, матерьялизм, слепая, плотоядная жажда личного матерьяльного обеспечения, жажда личного накопления денег всеми средствами - вот все, что признано за высшую цель, за разумное, за свободу - вместо христианской идеи спасения лишь посредством теснейшего нравственного и братского единения людей. Засмеются и скажут, что это там вовсе не от евреев. Конечно, не от одних евреев, но, если евреи окончательно восторжествовали и процвели в Европе именно тогда, когда там восторжествовали эти новые начала даже до степени возведения их в нравственный принцип, то нельзя не заключить, что и тут евреи приложили свое влияние". Поэтому факты, сообщаемые оппонентами Д., его не убеждают: "Пусть благородный Гольдштейн (см.) умирает за славянскую идею. Но все-таки, не будь так сильна еврейская идея в мире, и, может быть, тот же самый "славянский" (прошлогодний) вопрос давно бы уже решен был в пользу славян, а не турок. Я готов поверить, что лорд Биконсфильд сам, может быть, забыл о своем происхождении когда-то от испанских жидов (наверно, однако, не забыл); но что он "руководил английской консервативной политикой" за последний год отчасти с точки зрения жида, в этом, по моему, нельзя сомневаться". - Необходимо отметить решительные утверждения Д., что в русском народе нет "предвзятой, априорной, тупой, религиозной какой-нибудь ненависти к еврею". В "Заметках из записной книжки", которые должны были лечь в основание ближайших глав "Дневника писателя", евреи упоминаются неоднократно. - Общий вывод тот, что евреи, по Достоевскому, одновременно оказываются повинными и в политике английского консерватизма, и в анархизме, и в социализме.

А. Горнфельд.

Сноски

Уведомление : Предварительной основой данной статьи была аналогичная статья в http://ru.wikipedia.org , на условиях CC-BY-SA, http://creativecommons.org/licenses/by-sa/3.0 , которая в дальнейшем изменялась, исправлялась и редактировалась.